TopBlogNews.Ru Самые популярные новости блогов рунета
Он был в числе первых советских боксеров, получивших титул олимпийского чемпиона, и единственным из наших спортсменов, кто провел официальный бой с Мохаммедом Али. Почему же тогда биограф Геннадия Шаткова называл его «не для бокса родившимся»?
В январе 1954 года после победы Геннадия Шаткова в матчевой встрече с румынами в Москве тогдашний старший тренер сборной СССР Константин Васильевич Градополов сказал ему: «Признаться, Шатков, давно я не испытывал такого удовольствия от боя. Думаю, у вас хорошее будущее». И пусть крепкий румынский средневес Петро Дека был Шатковым эффектно нокаутирован, но слова Градополова выглядели уж очень смелым авансом. Студенту юрфака Ленинградского государственного университета Гене Шаткову шел двадцать второй год, а он еще даже не выполнил норматив мастера спорта (тогда для этого нужно было выйти в финал чемпионата страны или несколько раз занять третье место). Его ровесник и позднее товарищ по сборной страны Владимир Енгибарян — уже чемпион Европы!
Ну да, Шатков выигрывал юношеское первенство страны, но сколько таких юных перспективных потом терялось, начиная боксировать «по мужикам».
Но если б в пятидесятые в СССР шуровали букмекеры, им стоило бы к словам профессора Градополова прислушаться. В следующем году Шатков станет первым на Союзе, выиграет Европу, а еще через год станет в Мельбурне олимпийским чемпионом и получит орден Ленина. Высшая награда страны — в мирное время! — в двадцать четыре года! Причем формально Шатков даже не был первым советским олимпийским чемпионом по боксу — чуть раньше свои финалы выиграли боксеры более легких весовых категорий Владимир Сафронов и Енгибарян, но они получат только, соответственно, ордена «Знак почета» и Трудового Красного Знамени.
Шатков будет удостоен ордена Ленина наряду с многократными уже олимпийскими чемпионами — гимнастами Ларисой Латыниной, Валентином Муратовым, Виктором Чукариным, едва не умершим от истощения в фашистских концлагерях во время войны, и бегуном Владимиром Куцем, который победами в Мельбурне на дистанциях 5000 метров (с олимпийским рекордом) и 10 000 метров угробил здоровье; потом он еще продержался в сборной два года и даже установил один мировой рекорд, но больше уже ничего не выиграл. (Рассказывали, что после выдающейся победы в Мельбурне на «пятерке» к Куцу подошли большие начальники и сказали: «Володя, ты очень здорово готов, надо бежать еще и десять тысяч. — Да вы с ума сошли, я же потом сдохну! — Володя, надо, в интересах команды, ты сможешь. Подлечим, генеральскую пенсию обещаем (Куц был военнослужащим), орден Ленина получишь, если выиграешь. Надо, Володя, надо, ты же офицер».)
Впрочем, правомерность того, что Шатков стал кавалером ордена Ленина, не оспаривалась никем. В полуфинале секундант аргентинца Саласара после нокдауна его ученика выкинул полотенце на ринг — отказ от продолжения боя, в финале чилиец Рамон Тапиа был сбит с ног сначала боковым слева, потом прямым справа — Шатков одинаково жестко заряжал с обеих рук. Причем казнь Тапиа была показательной. Перед боем Тапиа и Шаткова поместили под надзор судьи в одном помещении, к чилийцу пришли его кореша и стали что-то говорить, демонстративно смеясь и показывая на его соперника пальцем, — мол, чувак, ты его сделаешь, не возись с этим щенком долго. «По отдельным выражениям я понял, что они ему говорят. Впервые за всю свою боксерскую практику я испытывал настоящую злость к противнику», — вспоминал Шатков. После отсчитанного рефери «восемь, девять, аут!» Тапиа не мог подняться еще долго, и секундантам пришлось его уносить.
В финале нужно было выигрывать убедительно. Бокс, как известно, вид спорта субъективный, после венгерских событий 1956 года отношение к Советскому Союзу в мире было не сильно доброжелательное, а тут еще американцы — многолетние фавориты любительского бокса — в Мельбурне выступали безобразно, и судьи уже начали «прихватывать» кое-кого из их конкурентов, чтобы поражение команды США не выглядело уж слишком позорным (впрочем, боксеры США все равно командой займут только четвертое место после СССР, Англии и Румынии — это была катастрофа, и только боксеры полутяжелого и тяжелого веса спасли непобедимых прежде американцев от окончательного конфуза).
Шатков был, как сказали бы сейчас, жестким панчером, однако бои свои досрочно заканчивал нечасто: в основном на международных соревнованиях, когда нужно было выигрывать явно и без вопросов и в принципиальных встречах на внутреннем ринге.
Бокс, товарищи, не шашки, и удары по голове еще никому здоровья не прибавляли, и Шатков здесь вел себя исключительно благородно — даже на общем фоне. Тогда было принято, чтобы даже члены сборной страны участвовали во всех внутренних соревнованиях, чуть ли не первенствах водокачки, но соперников ниже классом они, как правило, не убивали. Заслуженный тренер РСФСР Олег Петрович Кузьмин вспоминал: «Во времена моей молодости первых-вторых номеров сборной СССР очень уважали, и когда с ними боксировали ребята ниже рангом, было неписаное правило, такая дедовщина с человеческим лицом: те, кто послабее, не «рвут», не пытаются «дедушек» жестко ударить, а те в свою очередь позволяют соперникам добоксировать до конца и сохранить лицо. Бывали, впрочем, и исключения.
Помню, во время командного Кубка СССР представитель иркутского «Локомотива» Пижан Джаши встречался с ленинградцем Иваном Соболевым, чемпионом СССР, членом сборной команды страны, призером Европы, и в одной из атак взорвался — провел очень жесткую серию, у Ивана Панфиловича даже голова откидывалась. Я никогда не видел Ивана — обычно добрейшего, милого человека — таким злым. Соболев, собравшись, так врезал слева противнику по печени, что Пижан Джаши упал и на четвереньках — рыча! — пополз за пределы ринга. Видимо, болевой шок был настолько сильным, что боксер перестал понимать, что с ним происходит, где он вообще находится. Иногда, впрочем, таких дерзких и честолюбивых наказать не удавалось. Так, Юрий Мавряшин — не великий, но хороший, злой, жесткий боец — однажды нокаутировал Бориса Лагутина».
В целом «табель о рангах» соблюдалась и во втором среднем весе, но через пару лет после триумфа в Мельбурне Шаткова начал теснить Валерий Попенченко — будущий чемпион токийской Олимпиады 1964 года. Рассказывают, что на каких-то внутренних соревнованиях Шатков и Попенченко, позабыв про все писаные и неписаные правила, устроили на ринге такую драку, что их обоих дисквалифицировали — документальных свидетельств тому я не нашел, но сам факт появления таких легенд показателен.
Попенченко довольно легко выигрывает Спартакиаду народов СССР 1959 года и чемпионат страны 1960 года — Шатков в этих соревнованиях не участвовал, но на Олимпийские игры берут Шаткова, и это даже не обсуждается: только что он снова выиграл чемпионат Европы, у него олимпийский опыт, репутация матерого международного бойца. Более того, Шаткову руководство настоятельно рекомендует перейти в более тяжелую весовую категорию — 81 кг.
Считалось, что во втором среднем весе Шаткова легко заменит Евгений Феофанов, а в полутяжелом Шатков со всеми разберется без труда. Шатков сильно колебался, и, как и в случае с Куцем четыре года назад, в ход пошла тяжелая демагогия: «Гена, ты же коммунист, капитан советских боксеров, в интересах команды…» Первый бой советский спортсмен и вправду легко выиграл у люксембуржца Сийена — с тремя нокдаунами.
Следующим соперником стал восемнадцатилетний американец Кассиус Клей — позднее известный как Мохаммед Али, самый великий боксер всех времен. Шатков был на десять лет старше, на пятнадцать сантиметров ниже. Клей «сушился», чтобы соответствовать требованиям весовой категории, Шатков перед взвешиванием пил воду стаканами, чтобы не сняли как недовеска. О любимом Шатковым бое на дистанции не могло быть и речи. В общем, Шатков проиграл — достойно, по очкам, но все же однозначно и безусловно — будущему олимпийскому чемпиону. «Как средневес — отличному полутяжеловесу», — резюмировал он.
Даже если б судьи вдруг решили Шаткова «протащить» в призеры, зацепиться им было решительно не за что. Бывший зять Шаткова Кирилл Набутов вспоминает, что матерок он от интеллигентнейшего и сдержанного Геннадия Ивановича за несколько десятилетий знакомства слышал всего дважды: первый раз, когда речь зашла об одном отъявленном негодяе, второй — когда Шатков вспоминал бой с Клеем: «Если б хоть раз можно было пробиться на среднюю дистанцию, я бы его … [долбанул]. Но вообще было не подойти, никак».
Почетное звание «Единственный советский боксер, встречавшийся в официальных соревнованиях с Мохаммедом Али» — слабое утешение.
Феофанов на римской Олимпиаде занял во втором среднем весе только третье место, проиграв в полуфинале поляку Тадеушу Валасеку, у которого Шатков ранее выигрывал, если не легко, то довольно убедительно.
То, что Шаткову свои же спортивные начальники по глупости не дали выиграть вторую Олимпиаду, стало для него довольно серьезной психологической травмой, но зла он ни на кого не держал, хотя к главному тренеру сборной Сергею Щербакову, продавившему это решение, до конца жизни у него осталось отношение, мягко говоря, сдержанное.
Десятикратный чемпион страны (думаю, это вечный рекорд), герой Великой Отечественной, служивший в диверсионных частях, вернувшийся в большой бокс после тяжелейшего ранения (едва не ампутировали ногу) и после этого дошедший до финала Олимпиады, Сергей Семенович Щербаков оказался вопиюще, чудовищно некомпетентен как тренер — бывает и такое.
После Рима боксер Шатков решил со спортом завязать. Уход с большого ринга, в отличие от многих других великих спортсменов, не стал для него стрессом и испытанием.
Он получил юридическое образование и, в отличие от многих спортсменов, учился всерьез, несмотря на все соревнования и сборы. Замечательный ленинградский тренер Владимир Иванович Федоров, с Шатковым крепко друживший, рассказывал:
«Я познакомился с Геннадием Ивановичем в 1954 году. Я тогда работал в ДК Промкооперации (ныне ДК им. Ленсовета на Петроградской), где был зал бокса. Геннадий жил неподалеку и по пути из университета домой заходил в наш зал. Он серьезно учился, времени у него было совсем мало, его тренировка обычно длилась недолго. Он вставал перед мешком и в течение минут пятидесяти интенсивно и тщательно отрабатывал различные комбинации в атаке, во встречной форме, ответной… В пару он ни с кем не вставал, никого не тревожил, тренировке, которая шла в этот момент в зале, не мешал, не требовал к себе какого-то дополнительного внимания, несмотря на то, что к этому времени уже был призером чемпионата страны, членом сборной СССР. Геннадий вообще был человек очень тонкий, деликатный, скромный. Всю свою жизнь в спорте он тренировался у одного тренера — Ивана Павловича Осипова; в то время Иван Павлович перешел работать из Дворца пионеров в училище подводного плавания им. Ленинского комсомола. То ли он не мог уделять своему ученику много внимания, то ли Гене по каким-то причинам не очень удобно было заниматься в училище, — не знаю. Геннадий Шатков мог готовить себя к соревнованиям абсолютно самостоятельно, как взрослый ответственный человек, нянька ему не нужна была».
После ухода из бокса его ждала должность в Ленинградском университете, вскоре он защищает кандидатскую по юриспруденции, а в 1964 году становится проректором по работе с иностранными гражданами. «Ректор университета, академик Александр Данилович Александров сказал мне так: «Работа хлопотная, беспокойная. Все, кто за это дело брался, кончали инфарктами и инсультами. Вы человек здоровый. Уверен, вас хватит надолго». Шатков продержался пять лет…
Проректор по работе с иностранцами Шатков должен был решать проблемы любой степени сложности: вытаскивать из милиции сына африканского короля; улаживать вопрос с Эрмитажем, где подрались чех со словаком и расколотили зеркало; разбираться с попросившими политического убежища, не говоря уже об учебных планах иностранных студентов и аспирантов из пятидесяти с лишним государств. И тут, конечно, молодой проректор проявил себя во всей красе, во всем интеллектуальном и светском блеске.
Боксера Шаткова всегда отличала рациональность, продуманность манеры боя. Он был боксер-интеллектуал, каким бы сомнительным оксюмороном вам сегодня это ни казалось.
Шатковский нокатутирующий удар был, как правило, следствием не бездумных атак, а превосходства в тактике. Проректор Шатков вел себя столь же продуманно и тонко. Он никогда не шел на прямой конфликт, а добивался своего дипломатической игрой. У него, разумеется, были если не враги, то недоброжелатели, как у всякого на подобной должности, но даже они признавали, что Геннадий Иванович обыгрывал их в аппаратной борьбе, соблюдая fair play и никогда не прибегая к грязным приемчикам, — точно так же, как несколько лет назад на ринге. Понятно, что Шатков, что называется, торговал лицом, его известность открывала многие двери, но олимпийский чемпион — не профессия и не свидетельство о компетентности во всех без исключения вопросах. Если нет соответствующих знаний, коммуникативных навыков, ума наконец, никакие регалии тебе не помогут, примеров этому в последние годы мы видели достаточно.
Понятно, что проректор по работе с иностранцами — это была должность чрезвычайно серьезная, в то время особенно, и столь же понятно, что Шаткова вели, ему выстраивали карьеру. В 1969 году он должен был занять должность заместителя по науке Комитета по физической культуре и спорту при Совете Министров СССР. Замминистра — в тридцать семь лет. «Мы уже ездили в Москву выбирать квартиру на Арбате», — вспоминала дочь Геннадия Ивановича Алла, но…
Накануне отъезда в отпуск — первого за пять лет работы по шестнадцать часов в сутки, из которого уже планировалось выйти на новое место службы, — Геннадия Шаткова свалил инсульт.
Он пролежал в институте Бехтерева год. В результате неимоверных усилий жены Тамары Михайловны и собственного титанического труда он выкарабкался, восстановил речь, снова научился писать и читать. Через четыре месяца после удара он уже пробегал в любую погоду семь километров. «Однажды во время пробежки я заблудился. Я не смог объяснить прохожим, какую улицу и больницу я ищу, говорить я еще не мог, денег на проезд у меня не было, на мое счастье у меня в кармае была записка жены с адресом института, мне рассказали, как туда доехать», — вспоминал Шатков.
С университетом и большой наукой было покончено, хотя еще несколько лет он по инерции преподавал на юрфаке теорию государства и права. «Студенты были довольны профессором Шатковым, — грустно шутил он, — ведь теперь я говорил очень медленно, конспектировать было легко». Чувство юмора у него было прежнее. Шутил он в сдержанной манере, которую приятели называли скорее английской: «Караваев, почему я вас не вижу на моих лекциях? Прогуливаете? — Ну что вы, Геннадий Иванович, как можно! Болею. — Болеете — это хорошо. Хотя, конечно, это плохо».
Геннадия Ивановича приютил институт физической культуры имени П.Ф. Лесгафта, где Шатков впоследствии восемнадцать лет проработал преподавателем кафедры единоборств, а позднее — выделившейся из нее кафедры бокса. Врачи говорят, что в истории неврологии были два случая восстановления после столь тяжелых стволовых инсультов: Луи Пастер, сделавший после инсульта самые свои великие открытия, и — Геннадий Шатков.
Конечно, это был человек несокрушимой воли, но он вдобавок к этому был и феноменально одарен.
По словам Аллы Шатковой, когда его попросили читать в Университете Хартума лекции по юридическим наукам, он за три месяца выучил английский язык (в школе и университете сдавал немецкий) в объеме достаточном, чтобы преподавать на нем по четыре-пять часов в день.
Его студенты-боксеры вспоминали: «Уже после инсульта он, занимаясь с нами на кафедре бокса, показывал какие-то хитрые упражнения — и делал их быстрее нас. А на шестом десятке спас — возможно, и от смерти — соседа по даче, которого избивали подгулявшие дембеля, разобрался с тремя здоровыми парнями. Одного свалил с ног, двое убежали. Их потом нашли и посадили».
Превосходный спортивный журналист и писатель Алексей Петрович Самойлов, биограф Шаткова, много десятилетий с ним друживший, в свое время аттестовал его так: «Не для бокса родившийся». В том смысле, что потенциал Шаткова, его кругозор, юридическая компетентность (170 научных публикаций), способность решать стремительно возникающие нестандартные проблемы столь же стремительно и нестандартно, порой даже элегантно, мудрость, если угодно, были таковы, что его ожидало большое карьерное будущее. «У отца была почти готова докторская диссертация, — вспоминает Алла Шаткова, — по теме «Правовое положение спортсменов в СССР». Но ходу работе не дали, иначе пришлось бы признать, что большой спорт у нас самый что ни на есть профессиональный».
Известно, что формула «Талантливый человек талантлив во всем» — скорее исключение, чем правило, но по отношению к Шаткову это как раз было справедливо. Николай Николаевич Озеров, к успехам коллег относившийся, говорят, довольно ревниво, был в восторге от Шаткова-комментатора, с которым незадолго до шатковской болезни работал в паре на одном из чемпионатов Европы.
Рассказывают, что выпускник того же факультета, что и Шатков, и в некотором смысле коллега Владимир Путин (как известно, в конце восьмидесятых – начале девяностых работавший помощником проректора Ленинградского университета по международным делам) лично правил поздравительную телеграмму Шаткову к его семидесятилетию, вписав несколько слов от себя.
Сейчас, конечно, соображения в жанре «что бы было, если бы» могут показаться бессмысленным мечтанием, но ни у кого из моих собеседников, Шаткова хорошо знавших, не вызвал недоумения мой вопрос: «Слушайте, а мог бы он к началу восьмидесятых, если б был здоров, дорасти до главы советского государства?» И все как один отвечали: «Геннадий Иванович-то? Да вполне. Может, и вся история наша пошла бы по-другому».
Но не случилось.
ДАТА 16 января 2017
АВТОР Сергей Князев
ФОТО МИА «Россия сегодня», gettyimages.ru
