TopBlogNews.Ru Самые популярные новости блогов рунета
США попали в капкан Китая
Академик РАН Андрей Кокошин: «Используя правила, созданные американцами, Пекин переигрывает западные страны на их же поле»
(function(w,doc) {
if (!w.__utlWdgt ) {
w.__utlWdgt = true;
var d = doc, s = d.createElement(‘script’), g = ‘getElementsByTagName’;
s.type = ‘text/javascript’; s.charset=’UTF-8′; s.async = true;
s.src = (‘https:’ == w.location.protocol ? ‘https’ : ‘http’) + ‘://w.uptolike.com/widgets/v1/uptolike.js’;
var h=d[g](‘body’)[0];
h.appendChild(s);
}})(window,document);
Солнце встает на востоке и заходит на западе. Дважды два — четыре. США и Европейский союз — это самые надежные и близкие партнеры, а главенствующей экономической идеологией Америки является глобализация — примерно так до начала прошлого года выглядел список «непреложных истин» мировой политики. Список, который в последнее время очень сильно укоротился. Даже самые ленивые и нелюбопытные не могли не заметить, что на мировой экономической сцене вот который месяц происходит что-то странное. Америка отказывается от лозунгов свободной торговли, ограждает себя частоколом тарифов и пытается поставить на колени другие ведущие экономики мира. Почему казавшаяся такой прочной мировая экономическая система вдруг начала крошиться на глазах? И что этот процесс слома привычных реалий будет означать для России? Бывший секретарь Совета безопасности РФ, декан факультета мировой политики МГУ, академик РАН Андрей Кокошин убежден, что наша страна может и сильно выиграть, и не менее сильно проиграть.
— Андрей Афанасьевич, как далеко может зайти нынешний экономический конфликт Америки и Европы?
— Не думаю, что он может зайти слишком далеко, хотя тревожные моменты в их взаимоотношениях однозначно появились. США и ЕС — это два очень крупных субъекта мировой экономики. Масштабная торговая война между Америкой и Европейским союзом или даже между Америкой и только Германией может весьма негативно сказаться на мировой экономике и мировых финансах.
Теория и практика управления рисками говорит о том, что одновременное появление нескольких кризисных ситуаций может привести к потере управляемости всей системой. Ее механизм не будет срабатывать в том числе из-за переизбытка информации и переизбытка эмоций. Кризис — это всегда сильные эмоции, а нередко и блокирование рационального мышления. Конечно, сидя в Москве, очень интересно наблюдать за развитием конфликта между США и ЕС. Но при этом надо отдавать себе отчет: результаты этого экономического противостояния, если оно зайдет далеко, могут оказаться очень опасными для всех, включая нас. Нельзя забывать об уроках Великой депрессии, когда в состояние кризиса на много лет погрузилась экономика всего мира.
— Но давайте рассмотрим позитивный сценарий. Есть у России реальная возможность извлечь политические и экономические дивиденды из торговой войны США и Европы?
— В условиях очень высокого уровня взаимозависимости возможностей извлечение дивидендов из конфликтов других субъектов мировой экономики становится проблематичным. Но в то же самое время состояние отношений между США и ЕС даст нам некие дополнительные возможности для маневра. Многие наши европейские партнеры лишний раз убедились в том, что полностью идти за «дядей Сэмом» контрпродуктивно, с точки зрения их интересов. Нельзя исключать того, что конфликт в торгово-экономической сфере между США и Европой скажется и на подходе Европы к санкциям в отношении России. Похоже, скоро мы узнаем, чем именно Европа готова и не готова жертвовать для того, чтобы полностью идти в фарватере политики Соединенных Штатов.
— То есть вы видите некий свет в конце тоннеля в плане отношений России и Европы?
— У меня есть ощущение, что по ряду направлений Запад в целом — и Европа особенно — смирился с той новой реальностью, которая возникла в результате вхождения Крыма в состав России. У многих западных политиков налицо определенная усталость от проблем Украины. На Западе растет недоверие к украинской власти с ее высоким уровнем коррупционности. Поэтому да, я считаю, что некий свет в конце тоннеля появился. Мне кажется, что в этом году ситуация в плане наших отношений с Западом несколько лучше, чем она была годом ранее. Смотрите, как ведут себя, например, руководители Австрии и Италии. Другое дело, что дальнейшее улучшение этих отношений, скорее всего, будет происходить медленно, почти незаметно, дробно и прерывисто.
— Не обманываем ли мы самих себя, принимая за свет мираж? Разве можно отрицать, что все основные политические силы на Западе по-прежнему придерживаются очень жесткой проукраинской позиции?
— Вряд ли они пока могут вести себя по-иному. Есть мощная сила инерции. Большинство западных политиков не могут вдруг взять и отказаться от своей не раз продекларированной публичной позиции. Внешне от своей жесткой позиции они отказываться не будут. Но де-факто, думается, отношения с Россией будут все-таки выстраиваться по целому ряду вопросов на более прагматической основе.
— Каковы последствия для России экономического противостояния Америки и Китая?
— В результате этого противостояния наши отношения с Китаем станут еще более близкими. У нас уже сейчас очень высокий уровень взаимодействия. Некоторые специалисты говорят даже о «квазисоюзнических отношениях». А теперь американо-китайский торговый конфликт неизбежно повлияет на мировоззрение той части части китайского руководства, которая всегда считала, что отношения КНР с США важнее для Пекина, чем отношения с Россией. Сейчас, похоже, мнение этих людей может измениться.
В прошлом мне не раз приходилось слышать от китайских коллег: высокий уровень американо-китайской экономической взаимозависимости — это-де некий якорь, который стабилизирует и политические отношения между США и КНР. И вдруг проблемы между Вашингтоном и Пекином появились именно в экономической сфере, да еще в такой острой форме! Как считают авторитетные китайские эксперты, это не может не сказаться на политических отношениях с США, включая даже их военно-политическую составляющую.
— Есть ли у Китая шансы выиграть экономическую войну с Америкой?
— Во всяком случае, у китайцев есть шанс ее не проиграть. Китай набрал огромную мощь, которая, как я думаю, недооценивается значительной частью политического класса США. Эта мощь выражается не только в размерах ВВП, в золотовалютных резервах, в объеме внешней торговли. Она выражается еще и в уровне развития технологий в Китае, в их науке и образовании. Нельзя забывать и о резко возросшей в последние годы емкости внутреннего рынка Китая. Заметно поднялась за последние 15–20 лет китайская инфраструктура. Китай — мировой лидер, в частности, в высокоскоростных железных дорогах. А когда американцы перекрыли Китаю поставку микропроцессоров для суперкомпьютеров, китайцы за три-четыре года разработали собственные микропроцессоры и теперь производят суперЭВМ на собственных микропроцессорах.
— А в чем причины внезапной вспышки торговых войн по всему миру? Ведь еще недавно нам рассказывали о неизбежности победы глобализации в общемировом масштабе.
— Причина в том, что, судя по целому ряду действий Трампа, он и стоящие за ним силы совершенно по-другому подходят к развитию миропорядка, нежели его предшественники. Например, Трамп взял и отказался от такого мегапроекта, как Транстихоокеанское партнерство (ТПП). А это партнерство американцы со своими союзниками с большим напряжением сил выстраивали на протяжении последних 10–12 лет. Причем это делали и республиканцы, и демократы. Вслед за ТТП должно было последовать Трансатлантическое торгово-инвестиционное партнерство во главе с США и с участием ЕС. Многие думали, что эти два гигантских образования будут в значительной степени определять мировой порядок сначала в экономической, а потом и в политической сфере. Но тут к власти пришел Трамп и показал: для той части электората и для той части американского бизнеса, которую он представляет, такой миропорядок неприемлем.
— И в чем именно состоит эта неприемлемость? И есть ли у вас уже ответ на вопрос, ху из мистер Трамп — эксцентрик и сумасшедший, который дорвался до рычагов управления государством, или человек, который, пусть в гротескной форме, проводит стройную и логическую политическую линию?
— Я долгое время занимался Соединенными Штатами и лично знал многих президентов Америки. Опираясь на этот опыт, могу вам сказать: Трамп — действительно очень необычный политик. Его трудно с кем-нибудь сравнивать. У него любимый президент, насколько я помню, Ричард Никсон. Однако с Никсоном они радикально различаются. Сходство есть разве что в том, что Никсон ушел со своего поста под угрозой импичмента и Трампу, судя по накалу страстей в политическом классе США, тоже может грозить такая судьба. Но вернусь к сути вашего вопроса. Я думаю, что уже можно сказать о том, кто такой мистер Трамп. Трамп — политик, который сознательно отказался от курса на дальнейшее развитие глобализации в том виде, как она формировалась последние 20–25 лет. Он и его единомышленники твердо убеждены: с определенного момента такая глобализация стала работать против интересов Соединенных Штатов.
— А это действительно так? Глобализация теперь на самом деле работает против интересов США?
— О чем можно говорить с абсолютной уверенностью, так это о новой роли Китая. КНР доказала, что она освоила все правила экономической и научно-технической глобализации. Пекин очень успешно провел в свое время переговоры по вступлению во Всемирную торговую организацию (ВТО) и добился в ходе этих переговоров почти всего, чего хотел, включая льготы как для развивающейся страны. Китай прекрасно освоил правила игры ВТО. И он использует те правила, которые были созданы США и их союзниками, переигрывая западные страны на их же поле.
Это и стало для Трампа и тех, кто за ним стоит, одним из главных мотивов к пересмотру американской политики в торгово-экономической сфере. Что из этого в конечном итоге получится — совсем другой вопрос. Нельзя исключать того, что в какой-то момент будет откат и от нынешней политики Трампа. Могут быть достигнуты какие-то новые компромиссы с Китаем, Европейским союзом, с той же Канадой. Но с равной вероятностью могут быть и более острые конфликтные ситуации между ними. В общем, и ученые, и политики, и военные сейчас сходятся во мнении: мир стал менее определенным и менее предсказуемым. В мире возросло количество самых разнообразных рисков, от которых по максимуму мы должны себя застраховать.
— И каким же образом мы можем это сделать?
— Для меня как для бывшего первого заместителя министра обороны и секретаря Совета безопасности понятие «страховка страны от рисков» означает прежде всего наличие должного уровня своей обороноспособности. Не важно, нравится это нам или нет, но военная сила стала снова играть весьма значительную роль в мировой политике. Если бы мы не сделали соответствующих вложений в укрепление обороноспособности, наше положение было бы сейчас гораздо хуже, чем оно есть. Мы не обладали бы реальным суверенитетом. Формально мы бы имели суверенитет, даже статус входящей в Совет Безопасности ООН великой державы. Однако де-факто наше положение было бы совсем иным.
— Но ведь высокая обороноспособность — это ведь еще не все? Есть ведь еще такое понятие, как высокая экономическая конкурентоспособность, не правда ли?
— Абсолютная правда. Нам необходимо завоевание значительно более видного места в мировой экономике. Такая задача ставится нашим высшим государственным руководством. Это очень и очень непростая задача, которая очень сильно связана в том числе и с тем, что происходит в мировой политике. Здесь и проблема санкций, и проблема наших взаимоотношений с Китаем, и наши интеграционные усилия на постсоветском пространстве. Но самое главное — это добиться крупных перемен во внутриэкономическом развитии. Мы обязаны изменить структуру нашей экономики. И для этого нужно высокое напряжение сил, огромная концентрация интеллекта.
Картина в нашей экономике разноплановая. Есть ряд отраслей, где дела обстоят очень даже неплохо. Если говорить, например, о мировом рынке оружия, то здесь мы за редким исключением вполне конкурентоспособны. Но при этом в нашей экономике есть критические сегменты, которые действительно требуют прорыва, без осуществления которого мы окажемся в очень сложном положении. Я, как выпускник МВТУ имени Баумана, стараюсь следить за целым рядом сфер, связанных с высокими технологиями. Ситуация в некоторых из них вызывает у меня самую серьезную озабоченность.
— А не вызывает ли у вас «самое серьезное беспокойство» ситуация в нашем образовании? В российском массовом сознании прочно закрепилась мысль, что оно уже многие годы находится в глубочайшем кризисе. Вы с этим согласны?
— Я думаю, что это в общем-то неверная точка зрения. Я знаю много разных вузов, знаком со многими ректорами и деканами и знаком, самое главное, с работодателями, к которым приходят выпускники. У нас, безусловно, по-прежнему много сильных вузов. Но в годы после распада Советского Союза появилось большое число слабых. И почти все они именуются университетами. Благодаря усилиям государства число таких «университетов» в последние годы сократилось. Однако их все еще много…
Конечно, даже у наших сильнейших вузов нет оснований почивать на лаврах. Образование должно развиваться с неменьшей динамикой, чем промышленность, наука, технологии. Мы знаем, например, какой востребованностью по-прежнему пользуются в развитых странах многие наши молодые ученые и специалисты. И это касается не только математиков и программистов. Я не раз интересовался работой хедхантеров, которые постоянно ведут охоту в России за талантливой молодежью в интересах самых сильных зарубежных фирм. Я знаю, как ценятся, например, наши специалисты по авиационной и ракетной технике, по биологии, по теоретической физике, по лазерной технике и по другим специальностям. Даже наши специалисты в тех сферах, где мы никогда не были такими уж лидерами, без проблем находят работу в западных корпорациях или китайских.
— А что вы думаете про ЕГЭ?
— По-видимому, у ЕГЭ есть свои положительные стороны. Многие отмечают, что благодаря ЕГЭ, в частности, заметно увеличились шансы на поступление у талантливых абитуриентов из провинции. Но видно и другое. Введение ЕГЭ заставило многих ребят в последние год-два учебы в школе концентрировать все свое внимание только на основных экзаменационных предметах в ущерб другим дисциплинам. В результате мы на нашем факультете по-прежнему сталкиваемся с тем, что прекрасно сдавшие ЕГЭ школьники обладают недостаточными знаниями, скажем, по политической географии. У некоторых других первокурсников проблемы с русским языком или даже со знанием некоторых разделов истории. Приходится компенсировать дефицит знаний некоторых наших первокурсников уже здесь, на факультете. Оптимум в оценке знаний выпускников средней школы, по-моему, пока не найден. И лично у меня пока нет идей, как его можно найти: нагрузка на школьников и так очень большая.
— Образованный в 1943 году факультет международной политики МГУ очень быстро «ударился в сепаратизм» и в течение года превратился во всем известный МГИМО. Зачем в 2003 году вы решили фактически возродить международный факультет МГУ?
— Не согласен с постановкой вашего вопроса. Между международными отношениями и мировой политикой есть некая смысловая разница. Международные отношения — это прежде всего межгосударственные отношения. Наша тематика гораздо шире. Кроме того, МГИМО принадлежит Министерству иностранных дел. А МГУ — это классический академический университет, всеми преимуществами которого пользуются наши студенты и преподаватели. У нас очень хорошие отношения с МГИМО. Это сильный вуз.
Студент, придя на наш факультет, может получить широкие и глубокие знания и иметь потом хорошие перспективы трудоустройства. Мы изначально строили преподавательскую работу в тесной связи с научно-исследовательской работой. А научно-исследовательская работа, в свою очередь, включала и фундаментальные, и прикладные исследования — те, которые нужны государственным органам власти. Мы востребованы — и это для нас очень важно.
