Глеб Павловский: «Путину надо радикально менять формат»

По мнению одного из создателей «Прямой линии», ее схема полностью устарела

(function(w,doc) {
if (!w.__utlWdgt ) {
w.__utlWdgt = true;
var d = doc, s = d.createElement(‘script’), g = ‘getElementsByTagName’;
s.type = ‘text/javascript’; s.charset=’UTF-8′; s.async = true;
s.src = (‘https:’ == w.location.protocol ? ‘https’ : ‘http’) + ‘://w.uptolike.com/widgets/v1/uptolike.js’;
var h=d[g](‘body’)[0];
h.appendChild(s);
}})(window,document);

Владимир Путин провел свою шестнадцатую «Прямую линию». Первая состоялась 24 декабря 2001 года. Своими мыслями о прошлом и настоящем телепроекта с нами поделился человек, стоявший у его истоков — президент Фонда эффективной политики, советник руководителя Администрации Президента России в 1996-2011 годах Глеб Павловский.

— Глеб Олегович, вас ведь, насколько знаю, можно назвать одним из создателей «Прямой линии» — тех, кто придумал 17 лет назад эту форму коммуникации между главой государства и народом?

— Одним из многих, это делал коллектив. Но да, я действительно в этом участвовал.

— И как вы оцениваете нынешнее состояние проекта? Повзрослел, возмужал он, или, напротив, деградировал?

— Я уверен, что формат был вполне хорош для своего времени. Тогда он на самом деле решал те задачи, которые перед ним ставились, давал то, в чем нуждались зрители.

Люди хотели видеть и слышать Путина. Он был для них живым воплощением надежды на будущее, на то, что государство у них больше не будет отнято, не исчезнет, не рассеется, как утренний туман. Риторика Путина, его здравый смысл, превращенный им в политический фактор, были тогда очень уместны.

Это подтверждалось аудиторией: люди откладывали свои дела и шли смотреть на Путина, хотя он вовсе не был Аллой Пугачевой. Сегодня же это просто старое шоу, в котором повторяются избитые сюжетные ходы.

Само по себе оно, наверное, было бы не вредным, если бы вопросы были реальными. И если бы это не было так напыщенно и театрализованно: ведущие напоминают средневековых герольдов, выкликающих монарха.

Думаю, мы тоже виноваты в этом. Мы не заложили в этот формат возможность спорить с президентом, возражать ему. Такие случаи были крайне редки, если вообще были. Путин присутствует на «Прямой линии» как человек, который компетентен буквально во всем. Но таких людей нет. Это — роль, которую ему приходится играть. И эта роль уже не убедительна: страна стала намного сложнее. Путинский здравый смысл превратился в умение уходить от ответов, упаковывая их в оговорки, во все более сложные речевые формулы.

— Иными словами, формат устарел?

— Да, его нужно радикально менять. Недавний разговор Путина с австрийским журналистом (ведущим австрийской телерадиокомпании ORF Армином Вольфом. — «МК»), который заставлял Путина уточнять ответы, защищаться, гораздо более близок к необходимому формату «Прямой линии», чем то, что мы имеем сегодня.

Человек, который задает вопрос, должен иметь право сказать: «Нет, вы мне не ответили. Это не ответ, это увертка». Мы ведь довольно часто так говорим в жизни. Почему же люди не могут этого сказать президенту? Ведь он довольно часто увертывался.

Там был, например, такой неловкий момент, когда Путину сказали про амнистию. О том, что существует традиция объявления амнистии в начале нового президентства. Путину это не понравилось, он сказал, что нет такой традиции. Но, во-первых, он забыл, что сам после первого своего избрания на президентский пост инициировал масштабнейшую амнистию, которая в итоге на треть, по-моему, сократила число заключенных в стране. Именно благодаря этому Россия перестала быть мировым лидером по числу заключенных на душу населения.

Во-вторых, раз уж он такой хранитель традиций, то мог бы вспомнить, что после каждой коронации нового русского императора, царя проводилась амнистия. Даже в советские времена при приходе к власти нового генсека довольно часто объявлялась амнистия. Но ему явно не близка сегодня мысль о милосердии. И никто не может возразить, никто не может сказать ему это лицо. Это проблема, увы, нашего формата, который в нынешних условиях делает «Прямую линию» просто театральной постановкой.

— Что на вас произвело наиболее сильное впечатление? Какой эпизод?

— Я не смотрел все подряд, но, на мой взгляд, это было довольно скучное шоу. Да и сам Путин, похоже, скучал.

— Наверное, отдыхал после утомившего его австрийца?

— Да, отдыхал, так сказать, на собственном народе… Нет, я не впечатлен. Я думал, что будут какие-то более живые моменты. Ведь что было самой сильной стороной Путина 20 лет назад? Его речь выделялась живостью. Она была глотком свежего воздуха после этих бесконечных обкомовских канцелярских оборотов, которыми щеголяли все тогдашние политики, в том числе и демократические. А сегодня — наоборот. Сегодня его речь выглядит олдскульной, архаичной на фоне живого общества.

Ну и, конечно, запомнились маленькие подарки, которые Путин раздавал по ходу «Линии». Но подарки приятны тем, кому их дарят. С каким чувством на них смотрят другие, тем, кому ничего не досталось, мне трудно сказать. Говорят, нынешняя линия более современна. Действительно было немножко смешно, когда людей, желающих задать вопрос, собирали в определенных местах. В этом тоже была какая-то искусственность. Но было и что-то живое. А эти ролики… Они могли быть сняты и в павильоне. В них нет чувства реальности, неподдельности.

— Какой месседж россиянам, на ваш взгляд, хотели послать Путин и его команда на сей раз? И насколько это удалось?

— Сигнал очень размыт, рассеян. Фокусировки не было. Эта расфокусированность идет от многообразия аппаратных интересов, перед которыми Путин сегодня беззащитен.

Он не может предложить свой курс, прорубить, так сказать, просеку, поскольку, по его мнению, все придворные интересы заслуживают уважения. Жалко выглядело, когда президент обосновывал сохранение Мутко. Это не выглядело убедительным ни для кого, даже для друзей Мутко. Поэтому ни о каком прорыве говорить не приходится.

— По словам ведущих, главной темой нынешней «Прямой линии» должно было стать «будущее России, задачи, которые стоят перед страной на ближайшие годы». Тема, считаете, не раскрыта?

— Человеку в возрасте 66 лет по понятным причина трудно выступать зажигательно на тему будущего. Можно, наверное, но тогда он сам должен в это верить. Политик, который ведет нас в будущее, не станет многословно объяснять, почему он сохраняет тех или иных некомпетентных людей на своих местах. По сути, месседж этой «Прямой линии» — сохранение статус-кво. Но, боюсь, при такой позиции нельзя сохранить даже статус-кво.