«К чайлдфри россияне относятся негативно»

Главному библиографу Российской национальной библиотеки (РНБ) Татьяне Шумиловой предложили уволиться по собственному желанию после того, как она в интервью «Росбалту» раскритиковала идею объединения РНБ с Российской государственной библиотекой, пишет «Медиазона». Формальный повод для увольнения – уведомление о прогуле в день интервью (30 декабря), когда Шумилова выступала на пресс-конференции. Собеседники издания рассказали, что Шумилова уведомила руководство, что в этот день не будет работать в счет отпускного дня, который потом отработала в январе. Однако тот рабочий день, как выяснилось, не был оформлен должным образом. Объединить РГБ и РНБ предложили министры культуры РФ руководители этих учреждений. Предполагается создание Единой библиотеки.СМИ: главного библиографа РНБ грозят уволить после критики библиотечной реформы Главному библиографу Российской национальной библиотеки (РНБ) Татьяне Шумиловой предложили уволиться по собственному желанию после того, как она в интервью «Росбалту» раскритиковала идею объединения РНБ с Российской государственной библиотекой, пишет https://zona.media/news/2017/04/02/shumilova «Медиазона». Формальный повод для увольнения – уведомление о прогуле в день интервью (30 декабря), когда Шумилова выступала на пресс-конференции. Собеседники издания рассказали, что Шумилова уведомила руководство, что в этот день не будет работать в счет отпускного дня, который потом отработала в январе. Однако тот рабочий день, как выяснилось, не был оформлен должным образом. Объединить РГБ и РНБ предложили министры культуры РФ руководители этих учреждений. Предполагается создание Единой библиотеки. Большинство жителей страны воспринимают свою работу как источник средств к существованию, выяснили эксперты «Левада-центра» в результате опроса населения, который был проведен с 20 по 23 января. Однако эта доля заметно уменьшилась по сравнению с данными аналогичного исследования за 2012 год. Тем временем количество людей, считающих, что в жизни есть гораздо более важные вещи, чем работа, и тех, для кого она является неприятной обязанностью, выросло. 60% респондентов в январе 2017 года сообщили, что работа для них — источник получения средств к существованию. Это на 6% меньше, чем в 2012 году. Доля тех, для кого работа интересна независимо от размера зарплаты, снизилась на 3% и составила 12%. А вот тех, у кого в жизни есть гораздо более важные вещи, чем работа, выросла с 11 до 18%. Стало больше и россиян, для которых работа — это неприятная обязанность (было 2%, а стало 5%). Заместитель директора «Левада-центра» Алексей Гражданкин рассказал «Известиям», что увеличение количества людей, безразличных к работе, связано с изменением экономической ситуации в стране. У многих людей не складывается карьера, нет перспектив, поэтому они всё большее значение уделяют личной жизни. — В 2015 году мы зафиксировали самый высокий показатель демонстрации безразличия к труду. 21% респондентов ответили, что в их жизни есть вещи важнее, чем работа, — сказал Алексей Гражданкин. В 2017 году этот показатель понизился до 18%, но по сравнению с цифрами опросов предыдущих лет всё равно остается очень высоким. Если не считать скачка, произошедшего в 2015 году, то в XXI веке его среднее значение составляло примерно 12%. Профессор кафедры труда и социальной политики РАНХиГС Любовь Храпылина считает, что причина демонстрации равнодушного и негативного отношения к своей работе связана с перегрузками и неудовлетворенностью сотрудника. — Подавляющее большинство людей ценят свою работу, а заявление об обратном — просто защитная реакция. Такие работники обижены, их не оценили, не повысили в должности, не доплатили зарплату, — говорит профессор. Также в результате опроса выяснилось, что для большинства россиян более важна уверенность в завтрашнем дне, а не размер зарплаты. 46% респондентов «Левада-центра» заявили, что предпочитают сравнительно небольшой, но твердый заработок. Доля тех, кто готов много работать и хорошо зарабатывать без особых гарантий на будущее, на 10% меньше. А иметь собственное дело и вести его на свой страх и риск хотят только 12% опрошенных. При этом живут завтрашним днем и ставят на первое место гарантии преимущественно люди старше 55 лет (64%). А тех, кто не боится тяжелой работы, если за нее хорошо платят, больше среди граждан от 25 до 39 лет (45%). — У пенсионеров меньше возможностей заработать, поэтому для них важны гарантии и социальные выплаты. А молодые люди, особенно с высшим образованием и опытом работы, могут использовать свой потенциал и претендовать на большую зарплату, — объяснил Алексей Гражданкин. Георгий Зельма, Альбом 1953 г. (Архив «Огонька») Быть врачом в советское время считалось почетным, а иметь звание «заслуженный врач» почетно на порядок. Им награждали профессионалов высшего класса, проработавшим 15 лет и более,— «за заслуги в охране здоровья населения». Алексей Сергеевич получил это звание одним из первых, в 1942 году. Тогда 48-летний Крепкогорский являлся главным хирургом эвакуационных госпиталей Сталинградской области. В годы войны ему пришлось оставить преподавание в местном мединституте, однако своих студентов он обучал в боевых условиях. Старшекурсники Сталинградского меда оканчивали учебу по ускоренной программе и часто привлекались к разгрузке военно-санитарных поездов и уходу за больными. После войны А.С. Крепкогорский вернулся на кафедру хирургии и, как писал «Огонек», передавал «свой богатый опыт будущим врачам» еще на протяжении 20 лет… Сегодня в медицине явный профессиональный кризис — на это жалуются пациенты, проблему признают и сами врачи. Подробнее читайте в интервью. Главный уролог Минздрава Дмитрий Пушкарь не скрыл своего пессимизма от Ольги Ципенюк Откровенный разговор Ольги Ципенюк с членом-корреспондентом РАН, главным урологом Минздрава Дмитрием Пушкарем на самую, пожалуй, больную для современной российской медицины тему — об уровне профессионализма «лечащих кадров» — Начнем с запоздалых поздравлений: Российская академия наук утвердила вас в звании члена-корреспондента. Что оно означает кроме признания научного сообщества? Вам будет легче работать? Лучше жить? Эффективнее учить? Последнее особенно интересно — мы давно хотели поговорить про медицинское образование. — Это звание — важная штука. Но вслушайся в само слово: «звание» обозначает лишь то, как я стану называться. Эта приставка к фамилии не поможет ни лучше оперировать, ни лучше преподавать. Зато даст больше шансов быть услышанным. А теперь зададимся вопросом: профессионалов слушают? — Зависит от того, кто называет себя профессионалом. — Вот именно. Мы жалуемся, что общество и власть не слушают профессионалов. Почему? Потому что те компрометировали себя много раз за последние годы. Но это процесс обоюдный: общество порождает профессионалов, которые потом им самим не могут быть востребованы. И все начинается со студенческой скамьи. — Когда начался системный кризис? — Лет 30-40 назад дочка приводила к маме с папой жениха и говорила: «Знакомьтесь, это Вася, он учится на врача» — и родители лопались от гордости. Они знали, что их кровиночка будет жить с интеллигентным человеком, в достатке и уважении. Сегодня в России молодой врач — это необязательно образованный человек. Это всегда небогатый человек. Это человек, не имеющий времени для себя и для семьи. Это человек, работающий в условиях, в которых нормальные люди, скорее всего, работать не захотят. — Кризис начинается с падения престижа профессии? — Именно. И я пытаюсь разобраться, почему это происходит. В 30-е, 40-е, 50-е годы прошлого века российская медицина была одной из лучших в мире. Но тогда медицина везде была примерно одинаковая — не зависела от оборудования и держалась на людях. В нашей стране — на недобитых людях, уцелевших после сталинской мясорубки. Великие врачи, их ученики, медицинские династии. Но это были не просто медики, а люди с широчайшим кругозором. Их можно было встретить в консерватории, на поэтических чтениях, они знали языки, а главное — бесконечно образовывались дальше: читали, учились. Они долечили людей до 60-70-х годов, а потом все кончилось. С одной стороны, кончились люди, физически — вымерли, как динозавры. А с другой стороны, началось ментальное разрушение, системный крах ценностей. Ведь главное в нашей профессии — ценность человеческой жизни и желание докопаться до сути. Медленно, по миллиметру. И вот эти вещи стали никому не нужны. Ведь поговорка «умер Максим — да и … с ним!» — самое страшное, что может произойти с народом: обесценивание жизни. Над людьми знающими, которые хотят докопаться до сути, тоже стали смеяться. Начались консультации на ходу. Великие профессора, врачи-энтузиасты не смогли удержать свои школы. По всей стране с середины 70-х медицинские институты превратились в формальные, проходные, за исключением, может, двух-трех. — Как изменился студент-медик за последние годы? — Стал хуже, вне всяких сомнений. Первокурсники с хорошей школьной базой закончились, думаю, в предыдущем десятилетии. Мы же помним, что в 90-е почти половина врачей не работали врачами. Потом многие из них вернулись в вузы и стали учить этих самых первокурсников. В результате сегодня студенты — малообразованные, поверхностные люди. Интернет заменил знания, прочли максимум одну-две книги сверх школьной программы. Если спросить, для чего они пришли в медицину, то большинство не даст внятного ответа. Мы проводили исследования, от которых пришли в ужас. На тысячу студентов медицинского института английский язык знают десять человек. Не десять процентов, а один! Не так знают, чтобы в кафе яичницу заказать, а чтобы статью прочесть в научном журнале, презентацию сделать. Без этого о каком медицинском образовании сегодня можно говорить? Дальше мы тысячу студентов попросили продолжить строчку Пушкина «Ах, обмануть меня не трудно…». Правильно смогли продолжить те же десять человек… Ты скажешь: Дмитрий Юрьевич, вы строго судите. Да, сужу строго. Поскольку хочу, чтобы у меня в стране было как в цивилизованных странах, и причисляю к ним Россию. Чтобы как в Америке или в Германии: девочка привела за руку мальчика, сказала «мой бойфренд — будущий врач»,— и в доме засияло солнце. — Ну как сказать… Когда в Израиле девочка приводит студента-медика, родители говорят: «Ой-вэй! Шесть лет он будет харкать кровью в университете, потом год стажироваться, потом четыре года в ординатуре — по пять ночных дежурств в неделю…» — Зато потом — пожизненное уважение и достойная зарплата! И отношение в обществе к этому человеку совсем иное, чем к другим профессиям. — Подписка на медицинский журнал стоит от 100 до 500 долларов. Студенты могут себе это позволить? — Никто ни на что не подписан, никто ничего не читает. Тот самый один процент, который владеет языком, читает только бесплатные выжимки. — Насколько у студентов есть доступ к практике, к больным? — Студенту не нужен доступ к больным, по крайней мере сразу. Есть программа, по которой студент в течение, условно, недели изучает урологию. Одну неделю за все пять лет обучения. Что он выучит за неделю? Зачем ему доступ к больным? Не нужен он ему! Проблема глубже, проблема системная. В мединститут пришел человек, который не знает, хочет ли он быть врачом,— раз. Который не образован, чтобы быть врачом, даже если он этот институт окончит,— два. И который не имеет общего кругозора, чтобы общаться с людьми,— три. Люди, которые этому человеку преподают, понимают, что пришли не те. Но они сами, к сожалению, не те: система преподавания в том понимании, которое сформировалось во всем мире, отсутствует. Что дальше? Государственной программы подготовки специалистов не существует нигде в стране. Есть ординатура — те, кто все-таки собирается быть врачами, приходят в клинику на два года. Но за два года из человека нельзя сделать врача ни при каких условиях! За границей эта стадия, резидентура, занимает от 4 до 7 лет. Ты же была на моих занятиях со студентами. Сидит 40 человек, 4-5-й курс. Спрашиваю: «Вам через год людей лечить, поднимите руки, кто готов?» Двое поднимают. Спрашиваю хорошенькую: «Ты кем будешь?» — «Гинекологом».— «Почему руку не поднимаешь, не хочешь лечить?» — «Хочу, но не буду, очень страшно». — А иностранный выпускник-медик, ему не страшно? — Человек окончил институт по специальности «гинекология». Дальше в течение 6 лет он по полгода изучает в больнице эмбриологию, акушерство, неонатологию. Учится принимать роды, делать аборты, оперировать шейку матки. Последние 2 года делает по 10-20 операций каждого вида. Под наблюдением, но сам. Сам!!! И выходит полноценным гинекологом. У нас же система постдипломного образования пока категорически не может выпустить такого доктора. Говорю «пока»: хорошая новость в том, что сегодня она пересматривается — усилиями главного специалиста по медицинскому образованию Минздрава России и под личным контролем министра. Это вселяет надежду. — В 2015 году средняя зарплата российского врача составляла около 48 тысяч рублей, среднего медперсонала — 27 тысяч, младшего — 16 тысяч. Медсестра — королева больницы, на ней все держится. Как ей прожить на 27 тысяч? — А ты вообще понимаешь, что такое институт медсестер? Представляешь, какие медсестры работают в западных клиниках? Об этом же в нашей прессе не пишут. Медсестра — ключевая фигура в современной медицине. У нас же образ медсестрички — с военных времен: какая она была добрая, как раненых на себе выносила, сколько командиров на сестричках переженились… Тогда медсестры лечили душой, а сегодня она должна включить аппарат, на панели которого нет ни одной русской буквы! Не аппарат — 25 таких аппаратов она должна уметь включать, входя в операционную, в реанимационную, в обычную палату. Мы готовы за свой счет отправлять медсестер учиться за границу, но как это сделать, если они не говорят ни на одном языке… — Что сегодня умеет девочка после медучилища? — В лучшем случае не боится крови и может делать инъекцию. Дообразовывать ее — сложнейший процесс. Огромное везение ей попасть в коллектив, где есть поддержка, где медсестры уже базово понимают оборудование. А дальше — путем проб и ошибок. Включилось — не включилось, вызвали инженера, приехал, показал, не запомнили, записали, опять записали, потом запомнили. По дороге разбили пару оптик, уронили пару инструментов. Потом ждали полгода, пока их купят снова,— прибор стоял, не работал. И так по всей стране. — Где корень проблемы с медицинским образованием? Как эту машину развернуть в правильную сторону? — Вернемся к профессионалам. Профессионал — руководитель вуза, кто он? Человек, который должен объехать мир и посмотреть, где что как устроено. Чтобы решить, как должен развиваться его вуз, что будет важно в медицине через год, три, пять — когда его студенты пойдут лечить людей. Первый вопрос: он владеет иностранным языком? Вряд ли. Второй вопрос: а кто позволит ему решать? Никто, система не предусматривает. Ректор ограничен в любом решении. Я как завкафедрой и руководитель клиники за любое решение должен биться. В нашей больнице мы преподаем студентам, врачам, в том числе иностранным, а у нас одна учебная комната. Нужно десять, а у нас одна. — В 2015 году было создано 13 научно-образовательных кластеров. Они, как я понимаю, и есть попытка изменить систему? — Я ничего об этом не знаю — Вместо сертификации врачей введена аккредитация. — И об этом тоже никто не знает. — Врачи набирают баллы за повышение квалификации. — Да, да. Мы делаем все, что можем. Но глобальная ситуация так запущена, что ни один человек не может принять решение, которое ее изменит. — Какое решение? Чтобы два миллиона медицинских работников в стране заговорили по-английски? — Вот именно! Главный вопрос, который вызывает аккредитация или сертификация — мы сами путаемся в терминах: не выбросит ли этот процесс две трети врачей из обоймы? Ведь мы же подготовили массу врачей с 70-80-го годов, им сейчас по 40-60 лет, они работают. Какова их компетенция? — Какова? — Если мы начнем настоящую, профессиональную аккредитацию… Не хочу даже думать об этом. Допустим, ты пришел к урологу во Франции. Неважно, где — в Париже, Гренобле или Лионе. Тебя примет врач определенной, стандартной квалификации. У нас нет подготовки, которая гарантировала бы одинаковый уровень специалистов в столице и далеко от нее. И сделать с этим пока ничего нельзя. Я говорю «пока», потому что не хочу жить с ощущением, что наша медицина отстала безнадежно. А первый этап выхода из глубочайшего кризиса — необходимость слушать профессионалов. — К кому вы обращаете этот призыв? К власти? — Конечно. Проблема начинается с того, может ли сегодня профессионал попасть на прием к руководителю. Не может, исключено. Вторая проблема — желание и готовность самих врачей слушать коллег-профессионалов. Я, главный уролог Минздрава, в течение суток готов ответить на вопрос любого уролога: мы создали специальную мобильную сеть, связывающую всех урологов страны. Думаешь, мне часто звонят? Нет. И я, по сути, большую часть своего времени выступаю рядовым врачом. Потому что обязан знать, как живет рядовая медицина. Да, она работает, вопреки всему. Вот я был в Тюмени вчера, оперировал в операционной, которую с моей сравнить нельзя: у меня «жигули», а там — «роллс-ройс». Есть энтузиасты, которые добились этого оборудования, которые на нем работают. Но не должно быть энтузиастов, должна быть система! Должен быть стандарт операционной по всей стране, плюс-минус какие-то детали. И уролог в Тюмени, Рязани и Москве тоже должен быть примерно одного уровня. Я не хочу, чтобы мы опять превращались в экзотическую страну, а такая опасность есть: через 10-15 лет мы столкнемся с ситуацией, когда у нас образованных врачей в принципе не будет. — То есть пока спад остановить нельзя? — Это сделать очень тяжело. В массе своей люди не понимают, насколько медицина ушла вперед. Мы считаем, что наличие КТ и МРТ означает прорыв,— смешно! Прорыв совершают люди, а не техника. А те студенты, с которыми мы имеем дело сегодня, никакого прорыва совершить не могут. И не смогут до тех пор, пока условия обучения будут позволять им окончить институт, не зная элементарных вещей. Вот ты стояла у меня за спиной на операции вместе со студентами 4-5-го курса. Я оперирую простату, спрашиваю их: «Что это за орган?» Знают семь из десяти. Трое не знают! Говорю им: «Это предстательная железа». Ну хорошо. Дальше спрашиваю: «Где она находится?» Знают пятеро. Половина! — Как они получили зачет, сдали экзамен? — Вот именно! А рассказываю это медицинскому чиновнику, мне говорят: «Да ладно, вы их застали врасплох. Они знают, они подучат». Вот это наше, посткоммунистическое отношение. Потому и в больнице говорят: «Мы вас подлечим». Подлечим, а не вылечим! Сто лет прошло, а мы все не можем от этого избавиться. — Что должно произойти? Откуда возьмутся люди с другим отношением? — Это главный вопрос. И ответа я не знаю. Быть врачом человек захочет только тогда, когда будет уверен, что к этой профессии — особое отношение, что больница — чистое и красивое место, что руководитель больницы будет видеть в нем профессионала, поддерживать его идеи, обновлять оборудование. У него должны быть условия для развития — тогда он будет развиваться. Сейчас человек, работающий в больнице, выживает, не более того. Повторюсь, есть новаторы и энтузиасты, но нет системы. — Что вас больше всего пугает в сегодняшней системе медицинского образования? — Бесконечная борьба: все энергия уходит не на то, чтобы совершенствоваться, а на то, чтобы пробить то или это. И страшно, что молодежь в этом растет: видит, что блестящие инициативы разбиваются о людей, не готовых слушать профессионалов. Я хочу видеть нашу страну великой, но не может быть великой страны с больной медициной. Тем не менее я оптимист. Сегодня ситуация близка к критической, но верю, что близок момент, когда нас, профессионалов, услышат. Для этого надо заставить чиновников лечиться в России — не в системе 4-го Управления, а в обычных городских больницах. Будет страшная ломка, но без нее не обойтись. По данным Росстата, в январе–ноябре 2016 года в 44 субъектах РФ число умерших превысило число родившихся. В девяти субъектах РФ — в полтора раза. О том, из-за чего россияне откладывают рождение детей, почему эффект материнского капитала уже не тот и как сместилась граница старения, корреспонденту «Известий» Дарье Филипповой рассказал генеральный директор ВЦИОМа Валерий Федоров. — Как вы оцениваете нынешнюю демографическую ситуацию? — В кризисном 2015 году 48% опрошенных были уверены, что демографическая ситуация улучшилась. 13% сказали, что ухудшилась. А ведь еще 10–12 лет назад призрак вымирания России был одной из трех самых часто артикулируемых угроз политического уровня. Теперь в нашем «рейтинге проблем» демография стоит в конце второго десятка. — Как изменилось в России отношение женщин к рождению детей за последние пять-десять лет? — Существенных изменений по опросам мы не фиксировали, хотя ведем мониторинг с 1991 года. Если сравнить данные за четверть века, различия получаются очень небольшие. Сохраняется модель семьи с двумя детьми. Это идеал для относительного большинства — примерно половины всех опрошенных. Иметь троих детей — более трудозатратно, поэтому среди бездетных россиян в возрасте до 45 лет этого хотят всего 14%. А среди тех, у кого дети уже есть, — только 6%. Для 10% респондентов идеальной считается семья с одним ребенком. Подобные установки не меняются быстро — только со сменой поколений или в случае радикальной трансформации. Например, в 1990-х годах был спад рождаемости, вызванный экономическим коллапсом и сменой системы ориентиров. В один момент населению стало непонятно, в какой стране мы живем и на что можем рассчитывать. Это не лучшие условия для продолжения рода, потому что дети — это долгосрочное планирование и ответственность. В 1990-е началась интенсивная пропаганда контрацепции, но она не принесла результатов — об этом говорит число абортов. Заключалось меньше браков, а число разводов, наоборот, росло. Массово распространилась форма так называемого гражданского брака. Число родившихся резко упало. В нулевые всё стабилизировалось. Россияне стали брать ипотеку. Ипотека — это жилье, а жилье — возможность заводить детей и не ютиться в родительской квартире. Позже появился материнский капитал. — Это действительно помогло увеличить рождаемость? — Безусловно. Когда задумывался материнский капитал, у демографов были две полярные точки зрения. Одни говорили: это правильный шаг, многие откладывают или отменяют рождение из-за материальных проблем. Исследования показывают: если семья из среднего класса заводит ребенка, она автоматически перемещается на ступеньку ниже по социальной лестнице — переходит в нижний средний класс. Семья из нижнего среднего класса перемещается в разряд бедных. У других демографов была альтернативная точка зрения. Директор Института демографии ВШЭ Анатолий Вишневский говорил, что материнский капитал лишь немного приблизит рождение: кто планировал рожать через пять лет, родит через два, но общее число детей не увеличится. — Анатолий Вишневский оказался прав? — Жизнь показывает обратное. Прошло почти десятилетие и стало понятно, что решительные меры государства стимулируют рост рождаемости. Сейчас очевидно, что это было абсолютно правильным решением, но эффект уже во многом отыгран. Чтобы поддержать позитивную динамику, нужны новые меры. Но пока денег на это нет. — В каком возрасте российские женщины рожают первого ребенка? — По информации Минтруда, в 25 с половиной лет. Год назад средний возраст матери при рождении первого ребенка составлял 25 лет. В 2009 году, по данным Росстата, 22,5 года. Это общемировая тенденция — растет число тех, кто заводит детей позже. — Многие сегодня рожают после 30 лет. Не считаете ли вы термин «старородящая» морально устаревшим? — Это термин медицинский, он не очень широко распространен. Общество уже готово рожать позже, но врачи используют старую терминологию, которая многим кажется неадекватной. Рано или поздно медицинская сфера подтянется. До рождения детей люди хотят встать на ноги, сделать карьеру, не зависеть от родителей. С другой стороны, мужчины и женщины хотят пожить для себя и не готовы вступать в серьезные отношения. Что такое молодежь? В советское время был жесткий критерий: после 28 лет ты переходишь в средний возраст. Сейчас и в 30, и даже в 35 лет человек считает себя молодым. Это связано с ростом продолжительности жизни и с тем, что люди стали внимательнее относиться к питанию, здоровью, стали меньше курить и пить. Сегодняшний уклад жизни интенсивнее. Раньше рожать в 25 было поздновато, а сейчас — «в яблочко». Поздними считаются роды в возрасте 35 лет и старше. Ментальная граница отодвинулась. — Конечно, женщина может считать себя молодой в 35. Но разве ее организм не стареет так же, как старел организм бабушки или мамы? — Не думаю. Человек, конечно, не сильно изменился за 50–80 лет, но мы стали больше за собой следить, ухаживать. Спорт, фитнес, отказ от вредных привычек — это существенные изменения в лучшую сторону. — По каким причинам семьи откладывают рождение детей? — Проблемный антирейтинг-2016 (перечень проблем, волнующих россиян) возглавил низкий уровень жизни. Главным препятствием люди называют материальные проблемы. Но, на мой взгляд, это не совсем так. И в небогатых семьях дети ходят в школу, одеваются, едят. Даже бедная семья хочет дать ребенку всё самое лучшее. Хотя, повторюсь, что рождение ребенка выбивает семью на одну страту ниже. Мы проводили опрос: «Вы согласны с тем, что рождение детей ухудшает материальное положение семьи, или нет?». Результаты были такие: 53% согласились, 44% нет. Согласны 51% мужчин и 54% женщин. — А в возрастном соотношении? — С тем, что рождение детей ухудшает материальное положение семьи, согласны 47% среди людей в возрасте от 18 до 24 лет, по 53% среди опрошенных в возрасте 25–34 лет, 35–44 и от 60 лет. 55% среди 45–49-летних. — Как россияне относятся к такому явлению, как чайлдфри? По вашему мнению, это прогресс или регресс общества? — Интересный опрос был у наших коллег из «Левада-центра». 44% опрошенных россиян сказали, что с осуждением относятся к чайлдфри. 30% — с безразличием, 2% — с одобрением, 17% — с пониманием. Выходит, к чайлдфри у нас относятся скорее негативно. — С чем это связано? — Тех, кто считает, что семья без детей — это нормально и правильно, очень мало. Наше общество еще не настолько эгоцентрично. Если нет детей, то крепость брака или сожительства слабеет. Более того, за последнюю четверть века ценность семьи резко выросла. У нас не произошло феминистической революции, которая утверждает, что женщина равна мужчине, что у нее нет особого предназначения. Считается правильным, что у нас разный пенсионный возраст, потому что женщина кроме работы тянет детей, семью, дом. — Даже наши организмы отличаются: сердце женщины бьется быстрее, чем мужское. — Когда коллеги из «Левада-центра» спросили, почему вы осуждаете женщин, которые не хотят заводить детей, 61% опрошенных ответили, что рождение детей — это основное предназначение женщины. Отказ от детей, уверены 30%, — это эгоизм. Даже молодежь, которая пока не планирует заводить потомство, всегда говорит «пока». Не «вообще», а «пока». — Можно ли сделать прогноз относительно демографической ситуации? — В настроениях людей не произошло перелома, несмотря на кризис. Демографического коллапса в ближайшее время ждать не стоит. С другой стороны, всплеска тоже не будет. Сегодня явно необходимы новые меры — те, что были разработаны и реализованы правительством, дали огромный эффект, но останавливаться на этом нельзя.