Эдуард Лимонов: «Предполагаю прожить еще дольше, обидеть еще больше народа»

Это он, Эдичка

(function(w,doc) {
if (!w.__utlWdgt ) {
w.__utlWdgt = true;
var d = doc, s = d.createElement(‘script’), g = ‘getElementsByTagName’;
s.type = ‘text/javascript’; s.charset=’UTF-8′; s.async = true;
s.src = (‘https:’ == w.location.protocol ? ‘https’ : ‘http’) + ‘://w.uptolike.com/widgets/v1/uptolike.js’;
var h=d[g](‘body’)[0];
h.appendChild(s);
}})(window,document);

Конечно, он один из самых талантливых писателей нашего времени. Тут в топку идет все: его жизнь, неудачные страстные любови, Америка, Франция, война, еще одна война, тюрьма, Ленин, Сталин, Немцов, Навальный… Из всего этого потока людей и отношений Эдуард Лимонов создает себя, а значит, свое творчество.

«Немцов всем мешал своей известностью»

— Скажите, к Борису Немцову как вы относитесь? К его памяти?

— Отвратительно.

— Это вы так о мертвом?!

— Я никогда не придерживался такого мнения, что о мертвых либо хорошо, либо ничего. Я считаю, что правильная оценка мертвых тоже должна быть. Думаю, что он совершенно не тот, за которого его решила принять наша общественность, и воздвигаемый его образ совершенно ничего общего с настоящим Борисом не имел. Он был крайне неприятным человеком — часть этой завесы в свое время приподнял Life News, когда, помните, опубликовали прослушку его разговоров с различными людьми, в том числе и с друзьями.

— Да, я помню, что он говорил про вас. Но, значит, вы пользуетесь этой фээсбэшной прослушкой?

— А вы такой милый, что предпочитаете опорочить источник? Ведь он же не возражал, что это его разговор, он же извинился перед рядом людей, перед женщиной извинился. Для меня совершенно ничего не значит, откуда это ушло, мне важен источник: правильно ли донес то, что нас интересует, либо неверно.

— Слушайте, а кто приятный — вы?

— Не знаю. Потом с Борисом я общался, и не раз. Он абсолютно скабрезный, пошлый сочинский парубок, в этой до пупа расстегнутой рубашке, очень неприятный по-человечески. И только не надо со мной спорить, вы же пришли меня интервьюировать.

И уж никак Немцов не имел никакого политического веса к тому моменту, когда его убили. Он, скорее, всем мешал своей известностью. Она у него была действительно высокой, никто не спорит. У нас известность имеют и звезды эстрады, далеко не самые наилучшие по качеству или совсем захудалые. Не надо путать известность и политический вес: у него не было политического веса.

— А может, вы ему не можете простить, что в декабре 11-го года он увел на Болотную большое количество людей, а за вами тогда почти никто не пошел?

— Нет, не надо меня в таких мелочах подозревать. Я констатирую, что это предательство. Если уж там был руководитель этого всего, то это, конечно, Алексей Алексеевич Венедиктов, который всю мощь «Эха» бросил, свою связь с мэрией, с МВД… Он делал вид, что находится в тени Пархоменко или кого-то еще, а на самом деле это не так. Он всех свел, это его рук дело, и «Эхо» каждые пять минут давало рекламу, призывало людей идти на Болотную. Борис Немцов не то что не был тут главной фигурой, а скорее, даже, может быть, мешал.

— Когда вы узнали, что Немцова убили, какие испытывали ощущения?

— Я подумал, что это смерть не его, он получил слишком хорошую смерть — достаточно весело, безо всякой натуги. Я думаю, что по этому поводу очень многие были счастливы, начиная с Навального. Борис путался у многих под ногами — у них, не у меня, потому что мы были на разном поле.

— Но за ним тогда пошло на Болотную 100 тысяч, а за вами — 300 человек.

— Это неважно, чего считать. Вывели — как будто собак выгуливают. Другое дело, что они подсуетились и сумели оттягать эту толпу. Ну, у меня лично было мало средств, чтобы противостоять этому. У меня не было ни «Эха Москвы», ни «Дождя»… И это на беду всему протестному движению мы проиграли среди всех. Проиграла Россия. Был момент, когда можно было, оставаясь на площади Революции, а это стратегически важное место в Москве: тут тебе и Дума, и Центризбирком…

— Вы призывали штурмовать вот это все?

— Что штурмовать, у ментов были собачьи глаза, они сами бы перешли к нам. Перед такой лавиной людей никто бы не вякнул из них. Я ментов знаю много лет: и в тюрьме сидел, тех ментов знал, и вообще всех.

— То есть вы призывали к революции?

— Я ничего и никого не призывал. Просто это случилось бы само собой автоматически под напором масс, после чего, наверное, произошел бы переворот. Что касается Болотного острова, то это была глубочайшая ошибка, и сегодня все это понимают, либералы всех мастей и не либералы. Это была ловушка для идиотов. Там было два моста — поставь на каждый два десятка «КамАЗов», 50 полицейских, и все: эти 100 тысяч людей оказались бы просто беспомощны и ни на что не способны. Волна протеста захлебнулась.

— Если бы тот ваш воображаемый переворот удался…

— Не называйте это переворотом — это был энтузиазм народных масс. Я думаю, что власть сменилась бы, возможно, в тот же вечер. А достаточно всего-навсего было подойти к ЦИКу вот этой всей толпе стотысячной, не уходить с поля боя куда-то на остров… Надо было быть баранами, идиотами, чтобы этого не понять! Просто прийти к ЦИКу и послать туда десять представителей, не обязательно меня, кого угодно. Чтобы они пришли и сказали: «Посмотрите в окно, и мы будем стоять, пока при нас результаты выборов не будут аннулированы и не будут назначены новые».

— И власть бы пошла вам на уступки?

— Не знаю, ну, может, пришлось бы придавить пару людей для того, чтобы власть поняла, что все очень серьезно. Тогда бы, наверное, власть поняла. А может быть, эти люди по ходу дела были бы придавлены.

«Я, порядочный и честный человек, радуюсь, когда Крым стал наш»

— Ну а вы? Сказать, что я о вас думаю? Был замечательный человек, протестный, смелый, одиночка, харизматический. Выводил 31-го числа людей на Триумфальную площадь под шмон полиции — и это было классно, красиво!

А сейчас вы после Крыма во многом одобряете политику партии и правительства, вас приглашают на это паршивое телевидение, и вы туда иногда, но приходите. Не обижайтесь, но получается, что вы таким образом работаете на подпевках у Зюганова и Жириновского, вот и все.

— Смотрите, к телевидению подход был двоякий. Когда меня убрали из черных списков (видимо, это был 2014 год) и действительно стали приглашать на телевидение, я пошел к Соловьеву и к Норкину. И когда я увидел, насколько это отвратительно и пошло… Не забывайте, я автор многих идей, которые претворяются сейчас, и не только по Украине, а еще в 91-м, 92-м, 93-м годах все было высказано! Вы меня берете, как будто я куда-то примкнул. Я никуда не примкнул.

— Это власть к вам примкнула?

— Власть сменила в очередной раз лицо, после 2003 года она отчасти перестала играть в либерализм и демократию. Она решила, что патриотизм — это выгодно. А я, порядочный и честный человек, радуюсь, когда Крым наш. Я слезинку уронил, это мое, это не немцовское, не Людмилы Михайловны Алексеевой, не Собчак, не Навального — это Эдуард Вениаминович Лимонов, который этого хотел и в программу партии включал. Как же я мог не радоваться? Но, очутившись на телевидении, я увидел вокруг себя допотопных пошляков, которые мои же идеи, высказанные 25 лет тому назад, с важным видом подают. Мне стало противно, и я сказал: нет, я не буду ходить. И я два года не ходил никуда.

— Нет, вас и сейчас там периодически видно.

— Давайте, г-н Мельман, меня не учить, куда мне идти и что делать. Я уж как-нибудь сам разберусь. Вы зря занимаетесь этой погоней за призраками, настроениями власти и как она ко мне относится.

Я все время говорю одно и то же, а телевидение отвратительно, противно, но есть часть людей, аудитории, следящих за моей судьбой, которые мне говорили: надо ходить, хоть что-то, но удастся донести до людей. Поэтому я разрываюсь между отвращением к ТВ и желанием все-таки хоть какие-то свои идеи донести до масс, чего я был лишен много лет.

Нас же изображали в карикатурном виде, в том числе ваша популярная газета «МК», низко и подло высмеивала и прочее. Но сейчас это уже не важно, я за всю мою жизнь доказал свою несгибаемость и последовательность.

— Но вы же сейчас для власти как паинька, свой. Она вами пользуется. А слабо разоблачать эту власть?

— А чем ее можно разоблачить, кроме того, что она, безусловно, себя перевыбирает и каждый раз оставляет меню для выборов? Я не хочу всем нравиться.

— Но с властью нельзя сближаться, вы же сами это прекрасно знаете.

— Не надо мне это говорить! Вы хотите, чтобы я ради того, чтобы понравиться кому-то, еще и врал? Я не хочу врать.

— Вот вы ссылаетесь на прослушку Бориса Немцова, которую делала ФСБ. Но и вас же можно подслушать, а потом опубликовать.

— Правильно, я сейчас встречался с одним богатым человеком. Он мне сказал: «Слушай, что у тебя за отношения с Конторой, мне сказали: ни в коем случае не давай Лимонову денег». Я захохотал.

— Вы говорите: я иду на ТВ, чтобы быть услышанным. Но так же говорят либералы Гозман и Надеждин.

— Мне плевать. Если вы думаете, что я изо всех сил выбиваюсь, чтобы не быть похожим на Гозмана, Надеждина, на еще кого-то… Знаете, жить, чтобы никого не обидеть, невозможно. Я думаю, что многих обидел, и предполагаю прожить еще дольше и обидеть еще больше народа. А вы хотите сделать из меня симпатяшку, который всем нравится.

— Вы культурный человек?

— Я? Бескультурный.

— Правильно. Когда Евгений Евтушенко был еще жив и предлагал воссоздать Союз писателей, вы по радио сказали: «Что-то он слишком зажился, ему умирать пора…»

— Правильно, так и есть.

— А вы не боитесь, что кто-то про вас такое же скажет?

— Я не боюсь. Может, и про меня так считают люди. Или про Жириновского скажут, что он зажился. Про Зюганова. Ну и что? Вы хотите, чтобы был гармоничный мир, а я его воспринимаю негармонично.

— Вы с Довлатовым были довольно хорошо знакомы, он вас ценил, выделял из всех эмигрантских писателей. Хотя эмигранты третьей волны в Америке — это же был какой-то гадюшник, все против всех.

— Это как посмотреть. Мне эти люди не представлялись перспективными, я не общался с ними.

— Вам не предлагал Довлатов работать в «Новом американце»?

— Довлатов очень хотел опубликовать там интервью со мной. Сергей был добрый человек и хотел это сделать, но ему давали деньги определенные круги, которые не желали, чтобы я появился в этой газете.

— Помните, Довлатов говорил, что после коммунистов он больше всего не любит антикоммунистов? Вы бы могли повторить за ним то же самое?

— Мне кажется, он даже не понимал суть и значение всех этих слов. Он был такой приспособленец очаровательный, такая здоровая дубина, полуармянин, полуеврей, и производил впечатление вечно сырого человека. Видимо, я что-то уловил медицинское в этом. Он умер как-то рано.

«Донбасс — российский, Львов — польский»

— Вы поддерживаете политику России на Украине? Или она недостаточно для вас радикальна?

— Я с самого начала это говорил. Я же был в Донбассе, видел, что происходит, как меня встречали все эти подворотнички наши полковничьи-подполковничьи. Я сразу сказал, что соорудили две Московии по образу и подобию. Я же своими глазами видел, что происходило в Приднестровье в начале 90-х, — это печально, что в результате получилось. У меня там, кстати, многие товарищи погибли.

— Печальный результат в Приднестровье?

— Ну да, они же предпочли пойти под Россию. Это же случилось в Донецке и Луганске.

— Так Приднестровью только и оставалось идти под Россию, куда же еще?

— Это все разговоры, они бы могли рискнуть…

— И перенести Приднестровье в Россию?

— Ну да, чтобы это была та искра, из которой возгорелось пламя. На это многие надеялись тогда, но так не случилось. То же самое произошло с русской революцией в Донбассе. Власть даже не решилась назвать ее русской революцией, настолько она перепугана. Я постоянно говорю, что наша власть нерешительна. Моя критика нисколько не либеральная, это критика с другой стороны — за недостаточную агрессивность, решительность, шаг вперед, два шага назад.

— То есть надо было брать Мариуполь, за ним Одессу, далее везде?

— Они уже были в предместье Мариуполя. Надо было брать, потому что другого выхода не было, и сегодня нет. Украина — это просто такой таран, с помощью которого долбят Россию, это никогда не кончится. Надо было просто установить там пророссийское правительство.

— В Киеве?

— Ну, в Киеве, конечно. Посмотрите, что в Польше делается с моей помощью. Злобный Тягнибок писал, что в Варшаве люди расхаживают в майках, где написано: «Донбасс — российский, Львов — польский». Вот! Это очень умная идея. И уже Венгрия требует свою территорию, Румыния… Украина распадется, точно. И так как вы моложе меня, это еще увидите.

— А пупок у нас не развяжется отхватить Донбасс? Я-то считаю, что у России кишка тонка в этом смысле, и слава богу. В стеклянном доме не кидаются камнями, правда?

— Тогда вообще нужно всего бояться, сидеть дома закрывшись и никуда не выходить.

— Просто надо заниматься своей страной — куда мы лезем?

— А почему американцы занимаются всем миром?

— Мы хотим быть как Америка?

— Нет, но они совсем не глупые люди и иногда высказывают дельные мысли. Например, доктрина Монро. Но, я думаю, они надорвутся. Я в Америке прожил почти шесть лет, потом во Франции 14 лет, так что опыт общения с ними у меня большой, я их хорошо знаю.

А что касается нас, русских… Так нельзя жить, если считать себя второстепенной нацией. А русские были избалованы, их боялись действительно, они всегда были самые страшные. А потом, когда мы увидели по телевизору первую иракскую войну, американских солдат, которые карабкаются по пустыне с навороченными прибамбасами, то русские загрустили, им стало неприятно: а почему не мы первые? Мы бы хотели быть на месте этих американцев.

«Я бы на месте власти Никиту Белых расколол»

— Алексей Навальный — это для вас кто?

— Это самозванец, безусловно, никакой не оппозиционер. Ну смотрите: человек получает пять лет заключения и на следующее утро уже выходит, проведя всего лишь одну ночь в СИЗО. Со времен Ивана Грозного такого не было на Руси! Человек сделал своей профессией борьбу с коррупцией, будучи дважды осужден конкретно за коррупцию.

— У нас могут засудить за что угодно. И вас могут засудить, любого.

— Меня судили за дело, не нужно…

— А могут прийти и найти коррупцию тоже.

— Могут. А может, и нет, это большой вопрос. Тем более сейчас осудили Никиту Белых, а Навальный-то был его советником. И Маша Гайдар была. Я бы вообще на месте власти Никиту Белых расколол, конечно, я бы добился от него показаний.

— Хотели добиться, а он ничего не сказал, поэтому срок и дали. А вы сколько отсидели, кстати?

— Мне дали четыре года, я отсидел два с половиной. Это больше, чем у Ленина и у Гитлера. Но для человека интеллектуального труда я довольно легко перенес Лефортовскую тюрьму.

— Ну так Белых и Улюкаева справедливо посадили или там все шито белыми нитками?

— Я думаю, Улюкаев все равно был белой вороной. На него там смотрели как на придурка, поэтому его было не жалко. Да, подарки они там все брали, но очень глупо было со стороны Улюкаева безоговорочно доверять Сечину. А Белых — лох, конечно: ну ты же знаешь, где ты живешь. Губернатор, ты не должен иметь при себе денег вообще, идиот! Хотя, возможно, и того, и другого подставили.

— К собственности как вы относитесь? Собственность — это кража?

— У меня нет собственности, никакой. Я как старый вор в законе. Бабушка моя говорила: «Бог даст день, бог даст пищу». Пенсию я не получаю, отношусь с презрением к этому. Пока я зарабатываю, мне хватает. Но все же по старинке помогаю партии и людям. Да и всю жизнь мне пришлось как-то зарабатывать.

— Но что такое большие деньги, дворцы — вам неведомо?

— Какие дворцы, у меня квартиры даже нет и никогда не было. У меня нет ни квартиры, ни машины, ничего. Я принципиально этого не хочу.

— А к Харви Вайнштейну как вы относитесь?

— С состраданием. Понимаете, на что они покусились в лице Вайнштейна, Вуди Аллена? На саму природу. Детей же не будет, если не будет домогательств. «Он привел меня в ванную», — говорит актриса. А зачем ты пошла в ванную? Вот я же не иду в ванную…

— Вы часто трогали женщин за коленки?

— Трогал, да.

— Когда вам припоминают вашего персонажа из «Это я, Эдичка»…

— Ну, гениальная книга, что можно сказать.

— Но этого негра не было на самом деле, который Эдичку?..

— Это художественное произведение, оно по своим законам существует. Гениальное произведение, ни отнять, ни прибавить.

— А к гей-бракам как вы относитесь?

— Ну, это знаете, как скотоложство отстаивать. Я считаю, что пускай люди живут как могут в своей постели, но такие браки — это как против религии протестовать, против двуполого мира…

— Вы что, верующий христианин?

— Я очень специальный верующий. Я написал много еретических книг. Думаю, рано или поздно человечество все же придет к тому, о чем я говорю. Но это моя гордыня во мне говорит. Но я верующий и, поскольку считаю себя основоположником, отвожу себе очень большое место.

— У вас было 5 или 6 браков…

— Я не считал.

— Среди ваших жен прекрасных кто самая главная, самая важная?

— Они все хороши. Это все одна единая женщина.

— А Наталья Медведева какая была замечательная…

— Она была оригинальна, конечно. Все остальные тоже.

— С вами не так просто жить, наверное. Вы сейчас один?

— Непросто, допускаю. Но я не один, у меня есть женщина уже много лет. Но это не семья, и слава богу. Знаете, после тюрьмы очень было сложно жить с женщиной вместе, я имею в виду хозяйство и все такое.

— Но уже после тюрьмы вы женились на Кате Волковой. И дети появились. Вы с ними общаетесь?

— Я пытался построить семейную жизнь — не получилось. А с детьми общаюсь, конечно. Девчонке 17 июля будет 10, а парню 7 ноября — 12.

— 7 ноября?! Вы так планировали?

— Нет, хотя фээсбэшники мне говорили, что я специально.