Cын рабов, который стал чемпионом мира по боксу и разозлил Джека Лондона

Удивительная история Джека Джонсона, первого чернокожего чемпиона в супертяжелом весе

– Не-е-ет, пусти-и-и! – вопит Джек, резко просыпаясь (в 80-е годы XIX века мальчика ещё зовут Джон, но боксёрский мир узнает его под другим именем).

  Оцарапав нечеловеческим криком глотку, чернокожий ребёнок, мелко дрожа, скрывается от кошмара под натянутым до кудрявых волос одеялом. Проходит немало времени, прежде чем его сердце перестаёт неистово колотиться, а сбивчивая мысль упорядочивается.

  Один и тот же прилипчивый сон посещает его вновь и вновь, уродцем из сказок братьев Гримм преследует с тех пор, как однажды он случайно подслушал конфиденциальный разговор Генри и Тины Джонсон, своих полунищих родителей.

  На одну ночь, под украденную бутылку Jack Daniel’s для храбрости и при запертой на ключ двери, бывшие рабы сняли табу с темы из мрачного прошлого. Возвращаясь в потаённые закоулки прошлого, они не подозревали, что сынок, играя с сестрой в прятки, укрывался в шкафу и всё слышал. На его побледневшем лице отпечатался ужас, а тьма, окружавшая мальчонку в гробоподобном укрытии, стала столь густой и плотной, что её можно было резать ножом.

– Однажды меня избили, да так, что я харкал кровью несколько дней подряд, причём каждый из них я отработал! – заплетающимся, и вовсе не от алкоголя, языком говорил Генри, прижимая любимую к себе, и слёзы капали ей на макушку. – Хозяевам было плевать, что со мной. Главное, врач-костолом, снисходительно посмотрев на покорёженную грудную клетку, заверил – этот ваш долбаный ниггер не сдохнет. О, моей смерти они бы, конечно, не допустили! Так что позволили этому юнцу-недоучке выправить неровности полумёртвому пациенту, не дав ему хотя бы капельку виски. Вот почему мои стоны и вопли слышали аж на соседней плантации…

– А мой хозяин очень любил ножи, – ворошила угольки в котле памяти Тина, чуть отстранившись от мужа и утирая слёзы с его пылающих щёк. – Он вырезал отточенными лезвиями рисунки на измочаленных телах рабынь, называя свои произведения нательной живописью. Однажды, набравшись под завязку виски, он при всех раздел одну из нас и, указав на меня трясущимся пальцем, потребовал, чтобы я поскорее придумала, какой рисунок изобразить на её костлявых от недоедания бёдрах. Грозил отрезать язык, если промолчу. Но я, конечно, молчала. Ох, даже не знаю, чем бы всё закончилось, если бы он не вырубился тогда, а проснувшись, не мог вспомнить своего имени. Ублюдок страдал из-за провалов в памяти. Алкоголь пожирал его мозг, но при этом разжигал ярость.

  Избитый раб, Луизиана. Фото slate.com

  Это были не самые страшные откровения, которыми обменивались полночи Генри с Тиной, пока, обливаясь слезами, не заснули, крепко обняв друг друга.

  Прятавшийся в шкафу Джек нечаянно узнал подробности, не предназначенные для детских ушей.

…

  Придя в себя от очередного кошмарного сна, мальчик наконец осмеливается высунуть голову из-под одеяла и замирает, уставившись в потолок. Целый час он боится даже просто зажмуриться, но в конце концов глаза закрываются сами собой.

  Видение тут же возвращается, он снова отчётливо видит на своей груди клеймо, выжженное калёным железом. На руках и ногах ненавистные кандалы, в душе клокочущее отчаяние и жажда избавиться от страданий.

  Он тащит неподъёмный плуг, словно ломовая лошадь. Работает на удушающей жаре, обливаясь потом и кровью. Бич неотвратимо опускается на спину за малейшее промедление. А иногда и просто так, словно управляет им рука садиста. Джек понимает – так оно и есть, в тёмном мире рабства доброты от белых господ не снискать.

  «Нельзя останавливаться», – шепчет он про себя запекшимися губами и делает очередной рывок, натягивая верёвки, которые больно впиваются в плечи, срывая раскрасневшуюся на пекле кожу.

  «Да не ползи ты как улитка, черномазый ублюдок!» – слышит он раскатистый голос где-то за спиной и молится, чтобы ему не досталось вновь. В ответ на мольбу следует удар, затем другой, ещё сильнее.

  Голова кружится, но Джек знает, что не имеет права останавливаться. Ему нужно идти дальше, во что бы то ни стало. Если он остановится, его снова ударят, и тогда он, возможно, упадёт и никогда больше не поднимется.

  Стиснув зубы, раб продолжает свой путь, путь в никуда, и единственная эмоция, которая придаёт ему сил – ненависть.

…

– Ты мне брат или нет? – вопрошает испуганная маленькая девочка, зарёванными глазами глядя на подростка. – Меня ударили! Мне больно! Ты слышишь?

  Она настойчиво дёргает его за рукав:

– Дже-е-ек! Сделай же что-нибудь!

  Парнишка шмыгает носом, тяжело вздыхает и поднимает голову. Стараясь не отворачиваться, он смотрит на верзилу в кепке, обезображенного глубоким шрамом на щеке и кривозубой ухмылкой. Джек не любит драться, старается избегать конфликтов. Дипломатия, умение всё свести к шутке – вот его конёк. Но сейчас, похоже, не отвертеться. Мистер Шрам через всю щёку должен отплатить за то, что посмел ударить его беззащитную сестрёнку.

  В руках он чувствует незнакомое покалывание. В голове пульсирует решимость. Он ещё не знает, что вот-вот дёрнет рубильник, который пустит ток в его жизнь.

  Обидчик сестры монотонно передвигает зубочистку из одного угла жирных губ в другой, с любопытством живодёра наблюдая за Джеком. Рядом топчутся его бандитские дружки и тоже ждут, какая будет развязка у этой драмы.

  Джек медленно отставляет сестрёнку в сторону, неловко сплёвывает, подходит к переростку и в два неуловимых движения бьёт его сначала в живот, потом в подбородок. Он никогда раньше не дрался, но кулаки, как оказалось, сами знают, что делать. Всё это время в них была сосредоточена сила, о которой мальчишка даже не подозревал.

– Ах-х-х ты тва-а-арь, – мычит с выпученными глазами верзила, зубочистка ломается и падает на землю. Дружки недоуменно таращатся на бугая, сложившегося в три погибели. Хоп, и завтрак поверженного колосса дымится рядом с обмякшим телом.

– Это мой брат, не связывайтесь с ним! – ликует девочка, утирая слёзы, и никто не смеет возразить ей.

  А Джек смотрит на свои волшебные кулаки и широко улыбается. Теперь он знает, зачем они ему нужны.

  Это входная дверь в жизнь, о которой он не смел и мечтать.

…

  Уставшая от тяжёлой рутинной работы темнокожая женщина в замызганном фартуке из последних сил разделывает рыбу на изрезанной вдоль и поперёк прогнившей доске – купить новую денег нет, а муж Генри, баптистский священник, всё никак не найдёт времени, чтобы сделать предмет кухонной утвари своими руками. «Дальше так дело пойдёт, останется только молитва перед ужином – самого ужина не будет!» – ворчит Тина каждый день, но воз и ныне там.

  Вновь ей приходится ваять кулинарный шедевр из полутухлых рыбьих ошмётков, забракованных рыбаками, чтобы накормить Генри, детей, и, если получится, себя. Нож натирает старую мозоль на грубой широкой ладони, женщине больно, но она терпит. Вся её жизнь – это одна сплошная рана, с которой приходится мириться.

  Она вымученно улыбается, когда слышит скрип двери. Дети, пожалуй, единственные лучики света в её исковёрканной жизни.

– Джек? – спрашивает она ласково, откладывая нож и опираясь руками о стол, почувствовав давление в висках. – Что тебе, детка?

– Ма, – говорит тот, сжимая и разжимая кулаки. – Я тебя люблю, знаешь? И сделаю твою старость безбедной!

– Так прям и сделаешь? – уголки растрескавшихся губ тянутся кверху. Джек – её любимчик. Есть в нём что-то, чего нет в других детях. Тина просто чувствует его силу, идущую от сердца.

– Ну конечно! – хохлится Джек. – Но для этого мне нужно уехать. Я ненавижу Галвестон, эту рыбацкую дырищу. Мне здесь противно! Кроме ненависти белых господ, кроме вони протухшей рыбы в порту я ничего здесь не знаю. Меня как будто приковали к столбу, словно я грёбаный раб. Мне, чёрт возьми, не дают развернуться! Это херова западня!

Галвестон, штат Техас. Фото history.org

– Дорогой мой, сколько раз тебя просить – не употребляй слов, за которые потом тебе будет стыдно! – кухарка поправляет сбившиеся волосы и подходит к Джеку, чтобы погладить его по щеке. – Я знаю, у тебя много планов… Но потерпи немного, сынок. Слышишь? Всё наладится. Обещаю.

– Сколько можно обещать? – сердито отмахивается парень. – Я хочу повидать мир! Понимаешь? Здесь жизни нет! Мне нужны огни Нью-Йорка! А здесь глухой, непролазный мрак. Он душит меня, убивает!

– Глупенькое дитя, – смахивает слезу Тина. – Не знаю, чем тебе помочь…

  Джек качает головой и молча уходит в свою комнатушку, складывает нехитрые пожитки в мешок и со всех ног мчится на железнодорожную станцию. В голове никакого плана, одна пустота, и непреодолимое желание наполнить её чем-то новым, интересным. Ему хочется приключений.

  Купить билет невозможно, он стоит столько денег, сколько Джек никогда в жизни не видел. В отчаянии парень прыгает в открытый вагон уходящего товарняка и прижимается к сырой, холодной стенке, стиснув в руках мешок. Он закрывает глаза и видит лучшую жизнь, но мечты о ней разбивает удар сапога по голым ногам.

– Маленький черный прыщ! – кричит ему в лицо проверяющий. – Думал, проскочишь? Нет, цветная мразь! Ну, получай!

  Удар следует за ударом, Джек закрывает голову руками, но его бьют в живот, по почкам, по печени. Он пытается прикрыть и их тоже.

  Вскоре о его умении держать оборону на ринге будут слагать легенды.

…

– Эй, негры, давайте уже, мните друг другу рожи! – орёт в затхлом, смрадном помещении белый господин в котелке, вынув изо рта крупную, обслюнявленную сигару. – Я сюда что, пришёл на танцы девочек смотреть? Покажите уровень, или проваливайте обратно на плантацию!

  Расистский порыв Котелка поддерживают лишь несколько пьяненьких голосков из разношёрстной публики, заполнившей зал. Люди пришли сюда, чтобы в первую очередь смочить глотки алкоголем у барной стойки, а уж потом поглазеть на мутузящих друг друга негров.

  Джек слышит тираду Котелка и хмурится, потом легко уворачивается от прямолинейного апперкота и идёт в хитроумную контратаку. Соперник не ожидает его финта и, пропустив крюк, грузно падает на пол, как мешок с картофелем, а рефери даже не открывает счёт. Всё ясно и так.

  Триумфатор, которого местные называют Маленький Артурчик, неспешно подходит к поверженному сопернику, похлопывает его по плечу, но тот лежит с плотно закрытыми глазами и, похоже, находится где-то в параллельной реальности. Джек пожимает плечами и прикладывается к бутылке, жадно глотая холодную воду. Остатком он обливает себя и широко, от души улыбается – одного зуба не хватает, но парня прореха ничуть не смущает. Сегодня он заработал ещё немного денег, значит, день прожит не зря. А на мнение толпы плевать, он, и никто другой, истинный король этой ночи.

  Для убедительности Джек подмигивает симпатичной белой даме, по коленке которой последние раунды робко водил пухлыми пальцами неказистый, но богатенький спутник. Лицо женщины перекашивается от омерзения, но он знает, что в глубине души она хочет вовсе не слюнтяя рядом, а парня помускулистее и почернее. Он уже не раз успешно флиртовал с белыми женщинами. Это смертельно опасная игра, но он не из тех, кто прячется от проблем.

  Повернувшись, Джек видит перед собой пробравшегося на ринг Котелка – на рефлексе боксёр едва не выбрасывает кулак.

– Тебе чего? – бурчит он, грубо отталкивая любителя сигар покрупнее.

– Ты мне нравишься, Маленький Артурчик! – верещит коротышка, поправляя великоватый для него головной убор. – Правда, я отлично помню, как лихо поколотил тебя Клондайк. А, Джек? Уверен, ты тоже не забыл тот конфуз… М-м, чёрная рожа?

  Джек с трудом сдерживает порыв схватить ублюдка за грудки, но вовремя себя успокаивает – за избиение белого ему могут впаять серьёзный тюремный срок. Ну его в пекло! Он, конечно, любит риск, но с мозгами у него всё в порядке. Если не он поколотит выродка, то найдутся другие желающие – было ясно, что перед ним дрищ, которого ненавидят все боксёры, а не только чёрные.

– Допустим, – скрипит Джек зубами, решив всё же поддержать разговор – он только что расстался с менеджером и надеялся на удачу. – Дальше что?

– А дальше, мой мальчик, я верну тебе репутацию! – сверкает паскудной улыбкой Котелок. – Знаешь Джо Коински? Этот парень гарцевал на ринге с Корбеттом и Джеффрисом, боксёрами, о которых такие девочки, как ты, могут только мечтать. Врубаешься?

– И? – теперь Джек смотрит на собеседника с неподдельным интересом, в его глазах сверкает кураж.

  Это же меняет дело! Да, очень уж хочется сбить котелок прямым правым, раскроить черепушку, скрывающую гнилые мозги, но лучше он помечтает об этом попозже – дома, а не за решёткой.

– И-и, Артурчик, вот тебе вариант – Коински выразил желание порисовать лиловым на твоей глупой черномазой роже! – ухмыляется Котелок.

  Джек сцепил руки за спиной – от греха подальше. Нет, этот недоразвитый коротышка ему ещё пригодится.

– Передай Коински, пусть перед нашим боем напишет завещание, – наконец говорит Джек, сплёвывая. – И вот ещё что, белый господин в котелке… Попробуй только кинуть меня – не погляжу на твой колор!

– Будь спок на этот счёт, – безупречная улыбка менеджера слегка поблекла.

– И ещё, старичок, – хлопает его по плечу Джек, стараясь сделать так, чтобы утром, умываясь возле зеркала, Котелок разглядел крупный синяк на своём рыхлом теле. – Зови меня лучше Гигант из Галвестона. Маленький Артурчик пусть застрянет в зубах неразборчивых господ, которые не знают настоящего бокса.

…

  Джек сидит возле прутьев и с ненавистью смотрит сквозь них на канцелярскую крысу в очках, что-то аккуратно записывающую в журнал. Где-то среди списка заключённых есть теперь и его фамилия.

  Он зол, и очень. Вновь и вновь прокручивает в голове третий раунд боя с Коински. Сколько раз он слышал этот сладостный звук падающей на пол туши соперника… Но в тот вечер против него вышел боец совсем другого калибра, словно прилетевший из космоса. Никакие заготовки не работали, и даже хвалёная интуиция подводила. Впервые Джек почувствовал, что кулаки бесполезны – почти всегда они рассекали воздух, не попадая в цель. Ему казалось, что он боксирует с тенью.

  Ну а в третьем раунде голову Джека нашёл изящный, неотвратимый хук. Он вроде бы знал, что сделает Коински, видел короткий замах, готовился увернуться, но всё это ему не помогло. Он только тупо смотрел на летящий в челюсть кулак, после чего Гиганта из Галвестона накрыли сумерки.

  С трудом соображая, он, валяясь в луже крови на полу, разглядел, как Котелок с гнусной ухмылочкой уносит ноги, а из раздувшихся карманов его пиджака торчат доллары. Затем появились полицейские, которые быстро заполнили ринг. Нокаутированного боксёра взяли под руки и увезли в тюрьму. Бой белого с чёрным не был санкционирован… Котелок оказался лживой гнидой, сорвавшей куш.

– Эй, Джек, – раздаётся из глубины камеры дружелюбный голос, отвлекая от неприятных воспоминаний. – Ты всё делал здорово для чернокожего парнишки из Техаса. Может, когда-нибудь, если будешь много работать над техникой, станешь по-настоящему крутым. Но только прежде тебе придётся пройти очень длинный, тернистый путь, полный неожиданных поворотов, а ещё – куч дерьма, обойти которые невозможно. Если готов ходить по говну, терпеть унижения, и страшную боль от ударов, которые будут покрепче моих, то я, так и быть, поработаю над твоим самонадеянным, спонтанным боксом. Готов работать с тобой прямо здесь, за решёткой, всё равно здесь больше нечем заняться.

  Джек старается дышать ровно, успокаивает нервы. В одной камере с ним – Коински. Человек, унизивший его, втоптавший в грязь.

– А теперь я покажу тебе, как стать крутым, – улыбается Коински, протягивая руку.

  Джек сначала хочет плюнуть на неё, но потом, посмотрев в глаза нахальному еврею, поступает мудро.

  Фото jackarcher.com. Джек Джонсон, ранние годы

…

– Ух, Клара, а ты молодец, – сползает с борзой филадельфийской проститутки Джек Джонсон и блаженно улыбается. – Отработала деньги, всё до последнего цента. Даже моя черномазая жена не ублажала меня так, как ты.

  Он лежит некоторое время, тяжело дыша после долгого секс-марафона и размышляя о чём-то. Вдруг, резко поворачиваясь к объекту вожделения, произносит:

– Детка, а будешь жить со мной здесь, в Калифорнии? Тебе больше не придётся спать с кем попало. И я обеспечу нас. Деньги у меня есть!

– Ну-у, я вижу, ты вроде не бедствуешь, Джекки-малыш! – сверкает белозубой улыбкой негритянка и страстно целует любовника в губы.

– А о жене расскажешь? – спрашивает она чуть погодя, отстраняясь.

– Её звали Мэри Остин, – неохотно отвечает Джек. – Та ещё штучка. С ней было хорошо, но пришлось порвать, и это был непростой момент в моей блядской жизни. Вообще, если говорить о женщинах, то у меня постоянно кто-то есть, и постель всегда тёпленькая. Но тебе, малышка, предлагаю занять здесь постоянное место. Трюфелей не обещаю, но сытную жизнь и ненасытного любовника – вполне.

– М-м-м, заманчивое предложение – ты настоящий красавчик, к тому же способен защитить свою даму от всяких подлецов… – мурлыкает Клара, после чего, тесно прижимаясь к Джеку, спрашивает. – А мечта у красавчика есть?

– Ага, – лицо боксёра становится серьёзным. – Хочу однажды затащить в постель беленькую, не шалаву какую-то, а видную даму с богатой родословной. Обожаю рвать стереотипы к чертям собачьим.

– Да ты, смотрю, большой шутник! – хохочет ночная бабочка и сползает к трусам Гиганта из Галвестона, после чего выполняет свою привычную губную работу – болтать ей надоело, не её это, в конце концов, дело.

  Пройдёт совсем немного времени, и Клара Кэрр свалит из Калифорнии с дружком Джека, а заодно прихватит с собой всё ценное имущество доверчивого боксёра. Разъярённый Джонсон будет преследовать вероломную парочку до Аризоны, пока проститутку не арестуют за грабёж. Какова была участь бывшего друга Джека, даже страшно представить. А вот что касается беглянки… Джонсон не перестаёт удивлять публику – как только проститутка-домушник попадает на волю, он всё ей прощает, и влюблённые снова начинают кувыркаться в калифорнийской резиденции боксёра.

  Вот только идиллия длится до тех пор, пока Джек не оказывается на мели. Чёрную финансовую полосу любовника Клара терпеть не захотела.

  Джек всерьёз задумывается о неудачах на любовном фронте. Во время турне по Австралии, где папарацци обнаруживают его со светлокожей Алмой Той, боксёр публично заявляет, что после неудач с Мэри и Кларой он теперь женится только на белой! Чёрные американцы обожают его. Белые американцы ненавидят его.

  И вот он возвращается в Соединённые Штаты, рассечённые на два лагеря, поклонников Джека Джонсона и ненавидящих Джека Джонсона. И последних куда больше.

  Расистское зловоние начинает распространяться в сторону выскочки ещё стремительнее, как только Джек, сияя золотой улыбкой, появляется на людях рука об руку с проституткой из Манхэттена Хэтти Макклей, цвет кожи которой белее снега.

  Сцены вроде этой становятся для разноцветной парочки обыденностью:

– Нам, пожалуйста, номер на двоих, – протягивает Джек метрдотелю хрустящую купюру.

– Конечно же, это будет номер с двумя кроватями, ведь вы с… коллегой по работе? – интересуется парень в строгом костюме, косясь на вульгарно одетую даму за спиной нервно жующего жвачку боксёра.

– Нет, парень, это моя киска, – брызжа слюной, говорит Джек, и кладёт огромные кулаки на стойку. – Кровать будет одна, и ножки её должны быть крепкими как кости чёрта!

– Боюсь, это невозможно, – следует сухой ответ. Джек смотрит на метрдотеля исподлобья, чувствуя, как Хэтти обнимает его за талию и шепчет на ухо: «Поедем в другой, менее расистский отель!», сжимает в кулаке честно заработанную на ринге купюру, а потом бросает бумажный комок прямо в лицо управляющему.

…

  Хоть красивые женщины, джаз в ночных клубах и танцы до упаду занимают важную часть в жизни Джека, всё-таки бокс стоит у него на первом месте. И он хочет только одного – взять титул чемпиона мира в тяжёлом весе.

– Ма, я не знаю, что делать! – рычит он, вышагивая из одного конца комнаты в другую. – Я побил всех чёрных, став чемпионом в дивизионе тяжеловесов среди цветных. Для этого мне пришлось выдержать больше двадцати раундов блядской свистопляски с великаном Эдом Мартином! Между прочим, этот крупный негр – один из немногих, кто был выше меня на ринге! И поверь мне, мама, он был орешком, о который я вполне мог поломать свои хреновы зубы. Но в одиннадцатом раунде я так вмазал Эду по шее, что впервые увидел испуг в его бычьих глазах, когда он поднимался на ноги. Увы, до конца тем ударом я его не сломил, так что пришлось ещё потанцевать, пока силы не покинули нас обоих… И знаешь что, ма? Победив Эда Мартина, я, по крайней мере, заслужил уважение! Но что же делают уайти? Они не хотят проводить бой за самый престижный титул в боксе с таким славным парнем, как я! Джеффрис посчитал, что официально биться с чёрным – ниже его достоинства! Белое сыкло! А ведь он не брезговал драться с неграми, когда шёл к титулу. Как же я мечтал набить ему рожу, но пугливый кролик взял, да и упрыгал из бокса. А теперь этот Бёрнс, будь он трижды проклят! Да я его одним ударом впечатаю в пол! Бедолага и пары секунд не протянет! Ма, ты видела, как он боксирует? Да столетний старик и то крепче ударит, чем этот слабоумный позёр! И ведь кусок говна прекрасно это понимает, поэтому и бегает от меня, как ошпаренный! Но на публике оскорбляет, обзывает всячески, говорит, что я обезьяна, что я никто и звать меня никак! Это я-то никто, ма? Он что, не видел, как я отдубасил брата Джеффриса? Или как я уничтожил экс-чемпиона Фицсиммонса? Никто не хочет быть котлетой, до хруста прожаренной Джеком Джонсоном, ма! Но ничего, я поймаю Бёрнса за шкирку, из-под земли достану! Плевать на гонорар, пусть забирает всё, только одного хочу, чтобы вышел этот трус безмозглый на ринг, там я его и похороню, а папа проведёт бесплатную церемонию погребения!

…

  Стадион в Сиднее наполняется рёвом публики, следящей за тем, как на ринг щеголевато выходит раскрепощённый, уверенный в себе «Гигант из Галвестона» Джек Джонсон. Кажется, всем своим видом этот золотозубый крепыш, флиртующий с публикой, говорит: «Горжусь, что я – черномазый!»

  Да, это негр, но негр брендированный, харизматичный, пробудивший симпатии даже в самых закоренелых расистских сердцах.

  Контендер не зря улыбается направо и налево, а также шлёт (преимущественно белым дамам) воздушные поцелуи. Он отлично знает, что от заветного (а для цветных – запретного) титула его отделяет горе-соперник, пустышка, тощая крыса в сточной канаве Галвестона.

  Бледный, встревоженный Томми Бёрнс, ещё вчера нахохленный и щедро сыпавший оскорблениями в адрес чёрного претендента, теперь с опаской посматривает на стальные бицепсы оппонента. Эти смертельные бугорки, похожие на готовые вот-вот разорваться бомбочки, лоснятся от пота – день выдался адски жарким. А Джонсон чем-то напоминает самого дьявола. И Бёрнс в глубине души понимает, что сегодня пришли за ним, и придётся платить по счетам за все те годы, что он бегал от Джонсона.

  Он ожидает позора, какой ещё не случался в его карьере. И едва сдерживает слёзы, как какая-нибудь затюканная девчонка – от ощущения полной беспомощности, того дна, к которому он стремится прямо сейчас. Хоть бокс и для настоящих мужчин, но всегда жутковато, когда ты понимаешь, что бить сегодня будешь не ты, бить будут тебя, словно подвешенную на крюк говяжью тушу.

  А Джонсон умеет крепко дубасить с обеих рук, он чертовски вынослив, невероятно работоспособен. А ещё этот парень не даёт по себе ударить. Неуловимая чёрная бестия. Бёрнсу рассказывали обо всём этом парни, которых претендент разбил в пух и прах.

  Ну, хотя бы деньги получит приличные. Тяжело вздыхая, чемпион мира направляется к центру ринга. Джонсон подмигивает, а потом начинается шоу. Убегая от контендера, хлипкий обладатель титула то и дело слышит насмешки от человека, родители которого ещё недавно были рабами у таких, как он. А теперь ему, Томми Бёрнсу, приходится выслушивать от черномазого выскочки язвительные реплики, сопровождаемые плотными, изматывающими ударами. Недостаточно сильными для того, чтобы вырубить сразу. Намеренно недостаточно сильными.

– Эй, Томми, малыш, посмотри-ка сюда, – хохочет Джонсон в одном из раундов и, облокотившись на канаты, выпячивает живот. – Бей прямо сюда, не стесняйся. Папочка сегодня добрый.

  Стиснув зубы, Бёрнс бьёт, почему бы не воспользоваться подарком? Но кулаки напарываются на гранитный пресс, и бедолага Бёрнс, бледнея, пытается ударить сильнее. Зрители, которые болеют за чемпиона, разочарованно машут руками. На застывшем лице Джека не шевелится ни один мускул, его «кубики» в полном порядке. Он смотрит прямо на Бёрнса, в глазах его – насмешка. А потом он совершает неуловимое движение, отшвыривая от себя белого парня, как надоевшую муху. И, встряхнув плечами, начинает уничтожать Бёрнса бетонными кулаками, а заодно приговаривать: «Масса Томми, простите, я не хотел. Надеюсь, вам не очень больно? Хозяин, потерпите немного, я только поправлю вам причёску».

  За падением Бёрнса, нахмурившись, наблюдает автор «Дочери снегов», «Зова предков» и «Белого клыка», а заодно и страстный любитель бокса Джек Лондон. Вот только бокс он ценит обоюдоострый, а не «однокалиточный».

  На следующий день в газете San Francisco Call выходит его статья, полная презрения к теперь уже бывшему чемпиону мира. «Бой… Да не было никакого боя! Даже армянский геноцид не сравнится с безнадёгой, что мы видели на стадионе в Сиднее. Это был не случай: «слишком много Джонсона». Это был случай: «Джонсон повсюду!» Сегодня на устах Джонсона играла золотая улыбка. А поединок, если происходившее можно назвать поединком, был подобен сражению между колоссом и пигмеем. Мы как будто побывали на похоронах, где Бёрнс был запоздало почившим в бозе, а Джонсон одновременно и гробовщиком, и могильщиком, и пономарём».

  А вот каким писатель видел Гиганта из Галвестона: «Он большой, вариативный, умный, роскошный, неприступный. Его длинные руки, его рост, его хладнокровие, его интуиция, его чувство дистанции, его работа ногами, его первоклассное умение выходить из клинча и первоклассные способности в ближнем бою; всё это в совокупности держало Бёрнса в напряжении каждую секунду на ринге».

  Томми Бёрнс – Джек Джонсон Фото: boxrec.com

…

  Спросите у молодой Этты Терри, кто будет её мужем, девушка из обеспеченной, респектабельной семьи ответила бы так – он успешный, красивый и знаменитый. Покажите ей Джека Джонсона, и она швырнула бы в вас камень.

  Поначалу всё в её жизни идёт по логичному сценарию. Когда Этте исполняется семнадцать, высокая, знойная блондинка знакомится в Нью-Йорке с Клэренсом Дюреа.

  Парень богат, отец красавчика делает бабки на махинациях с металлом. Клэренс живёт на широкую ногу и бегает от настырных поклонниц. Пока не встречает сексапильную Этту.

  Он влюблён по уши, в первые несколько свиданий говорит с красоткой об искусстве, о музыке, а девушка не зевает, не ворчит, что хочет поскорее в постель, заняться чем-нибудь поинтереснее. Нет, она… Другая!

  Всё хорошо, пока любовники не пробуют себя на сцене. Тухлые помидоры летят, но всё реже, а вскоре начинаются робкие овации. И если Клэренсу плевать на них, он уже понимает, что здесь у него есть успех, и можно пробовать себя где-то ещё, то Этта не может остановиться. Блондинку затягивает сцена с головой. Этте всё равно, где танцевать канкан в фильдеперсовых чулках, кому произносить слезливые речи. Она выскребает из зрителей эмоции, ей это нравится. Ну а болезненный, меланхоличный Клэренс машет ручкой театру, а заодно и распустившейся жёнушке. Потом он станет миллионером, сколотившим состояние на скачках, а что до Этты…

  Однажды, в очередном кабаке, выделывая немыслимые па на хмельную голову, она увидела ЕГО. Джек, с фирменным фингалом под глазом, неловко вскарабкивается на сцену и, смочив глотку бренди, начинает петь хрипловатым голосом, а потом грубо хватает Этту за руку и кружится с ней в танце под свой любимый джаз.

  Падая в его стальные объятия, лицедейка не хочет что-то менять в жизни, и плывёт по течению. Но в одной лодке с Джеком ей приходится бороться с тяжёлой морской болезнью.

– Ты нам не дочь! – плюёт ей в лицо отец, прочитав в прессе очередную скандальную заметку о девушке. – Спутаться с черномазым, упустить такой вариант с Дюреа, могла только безмозглая идиотка! Господи, какой мезальянс, какой срам!

  От блондинки отворачиваются самые близкие люди. Но каждый раз её успокаивает золотая улыбка Джека Джонсона.

– Чем шире улыбка, тем громче зависть, – часто говорит ей Гигант из Галвестона. И она, беря кавалера под руку и гордо поднимая голову, охотно подставляет лицо папарацци.

  Ещё больше она будет гордиться своим непопулярным героем после того, как он одержит победу в битве со Зверем.

…

  Вскапывая очередную грядку, Джеффрис-великан иногда останавливается, всаживает лопату в рыхлую землю, облокачивается о древко, и вспоминает, как он рвал на ринге одного молодца за другим. Несколько раз после его сокрушительных ударов раздавался ужасающий треск костей, вот до чего он был силён! Котельщик, как его величают болельщики, никогда не забудет этот специфический звук, от которого некоторые впечатлительные особы падали в обморок.

  Джеффрис знает, что никто не мог боксировать лучше. Он упивался на ринге своей мощью, а болельщики обожали его. Иногда, конечно, задавали трёпку и ему, но он умел терпеть, и всегда искал свой шанс. Белая Америка обожествляла Котельщика, видела в нём национального героя, воплощение американской мечты. Он никогда не разочаровывал и всегда показывал зрелищный бокс. Он был одним из первых, кто в стойке держал руки высоко, как бы дразня соперника.

  На покой Джеффрис ушёл в лучах славы. Всю жизнь он мечтал о своей ферме, о семье, о финансовой независимости. И теперь, получив желаемое, наслаждается каждым прожитым днём. Его мышцы по-прежнему в отличной форме, на ферме всё время приходится выполнять тяжёлую физическую работу. Но реакция притупляется, а боксёрские навыки, хоть и остаются на подкорке, без практики огрубевают. Джеффриса, правда, это ничуть не тревожит.

  Он улыбается своим воспоминаниям и вновь берётся за лопату. Сейчас он отправит в нокаут очередной сорняк, а после тяжёлого трудового дня соберётся с женой и детьми за столом, прочитает молитву и съест хорошо прожаренный стейк со свежими овощами.

– Эй, Джеймс, готов повстречать старого друга? – слышит он заискивающий голос своего бывшего менеджера и, изумлённый, смотрит на него во все глаза – вот уж кого Котельщик не ожидал здесь увидеть.

– Какими судьбами? – говорит он, приподняв кустистую бровь.

– Ты должен спасти Америку, дружище, – следует ответ. – Её осквернил чёрный. Зовут Джек Джонсон. Помнишь, он всё ползал у твоих ног, вымаливая чемпионский матч? Ты теперь – главная надежда Америки.

– Но я же столько лет не боксировал! – негодует Джеффрис, чувствуя, как начинает сосать под ложечкой. Хоть он и покинул мир бокса, но о невероятных успехах Гиганта из Галвестона всё же был наслышан.

– К сожалению, выбора у тебя нет, – качает головой менеджер, протягивая газету.

  «Джеффрис должен вернуться со своей люцерновой фермы и сбить «золотую улыбку» с лица Джонсона», – читает Котельщик статью Джека Лондона.

– И вот тебе ещё одна передовица!

  На сей раз Котельщик видит карикатуру – маленькая девочка встала перед ним на колени и умоляет: «Пожалуйста, господин Джеффрис, сразитесь с господином Джонсоном!»

  Скомкав газеты, он хватает лопату и в сердцах швыряет её – агент едва успевает присесть, чтобы не лишиться головы.

…

  Соединённые Штаты дышат этим боем. Все обсуждают только Джонсона и Джеффриса. И негры, таскающие ящики в доках, и белые, сидя в салунах и попивая виски. То и дело на американских улицах возникают стычки.

– Эй, масса, наш Джек только сверкнёт золотой улыбкой, и Котельщик будет валяться в крови, – смачно плюёт на землю, слегка промахиваясь мимо лакированных ботинок, потный кудрявый парнишка, только что спокойно чистивший обувь джентльмену с тростью. Но, услышав, как клиент называет Джека Джонсона мешком с собачьим дерьмом, который хорошенько отделает Джеффрис, парень срывается. И едва не лишается жизни – господин Лакированные ботинки достаёт револьвер и, грязно выругавшись, стреляет в нахала. К счастью, пуля не задевает жизненно важные органы.

  Губернатор Калифорнии Джеймс Джилетт внимательно следит за настроением публики. Он боится анархии, боится стать кровавым Джилеттом, человеком, допустившим начало новой гражданской войны. Посовещавшись с помощниками, он запрещает проводить бой в Сан-Франциско, не желая окроплять улицы кровью бунтарей, которые, и он в этом уверен на сто процентов, обязательно начнут заварушку, стоит белому и чёрному сцепиться на ринге.

  Бокс запрещён в ряде штатов, этот вид спорта считается варварским, с чем полностью согласен Джилетт. И даже священник из церкви, где губернатор молится время от времени, предупреждает его каждый раз при встрече: «Допустишь, чтобы этот сатана, этот чёрный Джек пролил на нашей земле кровь американского любимца – совершишь грех, который никогда не отмолишь!»

  Промоутер Текс Ричард прикладывает титанические усилия, чтобы бой всё-таки состоялся. Губернатор Невады Дэнвер Дикенсон даёт согласие на проведение «поединка столетия». Специально под это событие в Рино сооружают арену, рассчитывая на аудиторию в 15 000 человек. На бой придёт куда больше.

– Может, жители Невады с дурными манерами и пошалят немного, но, во всяком случае, я заработаю на этом прибыльном мордобитии! – говорит губернатор, задумчиво поглаживая подбородок.

  Такова Америка – всякий риск допустим, если за него хорошенько заплатят.

  Текс Ричард шлёт приглашения в Неваду лично президенту США Уильяму Говарду Тафту и писателю Артуру Конан Дойлю – не на трибуны, а прямо на ринг, чтобы эти почтенные господа… впервые в жизни поработали рефери. Естественно, оба отказываются.

– Хорошо, я сам это сделаю! – улыбается промоутер, и парня ничуть не смущает, что он никогда не пробовал себя в роли рефери.

  Зато Ричард точно отличный пиарщик. Гонорар Джонсона составит 120 тысяч долларов, Джеффрис получит 90 тысяч. Невероятные по тем временам суммы!

  А всё потому, что ажиотаж вокруг боя невероятный. Котельщик, несмотря на годы отсутствия практики, несмотря на огромный вес, который пришлось срочно сгонять, несмотря на внушительный послужной список Джонсона, заставляет всю белую Америку поверить, что у него есть отличный шанс на победу.

– Я иду на этот бой ради одной-единственной цели, – говорит он, расплываясь в медвежьей ухмылке. – Доказать, что белый человек лучше негра!

  Но его соперник в долгу не остаётся:

– Джефф слишком стар, он не сможет набрать кондиции, чтобы драться хоть с кем-то, не говоря уж обо мне. С ним покончено, и никто не знает этого лучше, чем он сам!

…

  Стиснутые кулаки, налитые кровью глаза, дрожащие от гнева губы – Джеффрис выходит на ринг после Джонсона, взвинченный до предела. Перед боем люди называют его «Надеждой всей белой расы», соперника – «Освободителем негров». Он чувствует, что вот-вот начнётся гражданская война, и боксёры на ринге будут представлять лагерь белых и чёрных, идущих друг на друга с винтовками.

  Котельщик почти не обращает внимания на безжалостно палящее солнце Невады, которое ещё очень долго будет издеваться над обоими боксёрами. Небесное светило беспокоит сейчас Джеффриса в последнюю очередь.

  По правде говоря, всю ночь здоровяк не спал и периодически высовывал из-под одеяла свои знаменитые кулачища, делая то, что никогда не делал раньше – целовал каждый. Они, эти костяные убийцы, его самые верные, самые лучшие друзья! Они никогда не подводят, и так будет сейчас. Букмекеры же не идиоты, чтобы давать ему такое преимущество! Джеффрис с удовольствием вспоминает статью в Current Literature, где журналист пишет: «Чёрные дерутся эмоционально, тогда как белые способны пользоваться мозгами даже после двадцати раундов – вот почему победит Джеффрис». Ветеран ринга подчеркнул эти слова карандашом. И всё-таки он чувствует, что где-то в желудке, или даже ниже, в слипшихся кишках, поселился страх.

  Выйдя на ринг, «надежда всех белых американцев» гасит своё трусливое нутро, представляет себя бешеным гризли, который сожрёт чёрного барашка. И слышит радостный рёв невадской публики. Он понимает, что люди, пришедшие поддержать его, не потерпят поражения. Джеффрис настроен на победу, он убивает страх, давит паникёрские мысли. И больше не ощущает холодные щупальца паники, тянущиеся к мозгу, обволакивающие сознание с того самого дня, как он дал согласие на бой.

  Но весь настрой Котельщика сбивает Джек Джонсон. Легонько насвистывая незамысловатую мелодию, он останавливает блуждающий, игривый взгляд на сопернике. И ослепляет мнимого фаворита золотой улыбкой.

– Клоун чёртов! – раздаётся крик, и Джек радостно машет толпе рукой. Он упивается моментом. И если Джеффрис скрывается под личиной свирепого медведя, то себя он ощущает тигром, кошкой, которая любит поиграть с жертвой, прежде чем обезглавить её.

  На Гиганте из Галвестона шёлковый халат, и чемпион, развернувшись к канатам, во всю глотку кричит болельщикам, ждущим над ним скорейшей расправы, что одежду на бой подбирала его очаровательная жена. И она у него – уайти!

  Услышав это, все белокожие зрители в едином порыве поворачиваются к Джимми Джеффрису, посылая ему одну мысль: «Порви его!» И Котельщик раздувает ноздри. Он должен исполнить свою последнюю миссию в боксе, иначе все предыдущие достижения пойдут прахом.

  Он, Джимми Джеффрис, никогда не проигрывал, никогда не лежал на ринге. Он победитель, им и останется.

  Но как тяжело думать об этом, когда на тебя смотрит, поигрывая бицепсами и излучая уверенность в своих силах, огромный ухмыляющийся негр.

  Вдохнув полной грудью горячий воздух Невады, Котельщик набрасывается на чемпиона и наносит удар – голова Джонсона отклоняется и, почувствовав уверенность в своих силах, Джеффрис с ликованием бросается добивать соперника. Он чувствует, что если и победит, то в первых раундах.

– Пора кончать с этим негром! – вопит он, и тут же пропускает контратаку.

  Начинается самый сложный бой в его жизни.

Джек Джонсон – Джим Джеффрис, фото thefightcity.com

…

  Джеффрис соображает очень туго. Он видит перед собой маленькие и большие красные точки, а также одну большую чёрную фигуру, которая то приближается, то удаляется. По старинке, он держит руки высоко, но их обходят настойчивые, всепроникающие кулаки Джонсона, находя уязвимые, открытые места на его кровоточащем, изнурённом теле. В голове Котельщика звенит, он мечтает, чтобы кошмар поскорее прекратился, но и падать не спешит, уговаривая ноги не подкашиваться.

  С каждым раундом делать это становится всё сложнее.

– Ну давай же, мистер! – слышит он издевательский голос Гиганта из Галвестона, смысл этих слов доходит до него с трудом. – Покажи, что умеешь. Сделай же что-нибудь, мужик! Это же бой за чемпионский титул!

  Котельщик чувствует себя крупным деревом, на которое налетело цунами. Корни трещат, ветви срываются, только и остаётся ждать своей участи.

  «Терпи!» – думает Джеффрис, пропуская хук. «Держись!» – шепчет он, не увернувшись от крюка. «Не падай!» – подбадривает себя, сотрясаясь от апперкота.

  Но каждый пропущенный удар приближает его к неизбежному. В пятнадцатом раунде мозг уже не принимает ободряющие сигналы.

  Перед глазами Джеффриса всё плывёт, и в этой плывущей пустоте вдруг вспышкой проносится что-то тяжёлое и ударяет его в голову. Ноги Котельщика подгибаются, он тяжело валится под недоумённые возгласы невадской публики. К нему подскакивают секунданты, один из них пинком под зад возвращается Котельщика в бой.

  Как унизителен этот пинок! Ничего более ужасного с ним, Джимми Джеффрисом, непобедимым когда-то боксёром, раньше не происходило. От обиды он пытается собрать остатки сил, чтобы продлить агонию, но Джонсон неумолим.

  «Фью-ить, фью-ить, фью-ить!» – слышит он. Это кулак чемпиона трижды сотрясает его башку, и всё для Котельщика проваливается в чёрное ничто.

  Как на ринге появляется белое полотенце, он уже не видит. Для него всё кончено.

  В это время США сотрясают массовые беспорядки. То тут, то там белые устраивают облавы на чёрных, льётся кровь…

  Такова цена триумфа Джека Джонсона.

…

  Гигант из Галвестона упивается победами. После того, как пал Джеффрис, у него не осталось достойных конкурентов. И все бои за титул становятся пустой формальностью. Он осыпает золотом свою маму, исполняя детскую мечту. А главное, он дарит надежду всем афроамериканцам на то, что свои права перед белокожими господами можно отстоять кулаком.

  В то же время оживает и тёмная часть души чемпиона. Он покупает ночной клуб в Чикаго, называя его Cafe de Champion, и часто закатывает там вечеринки со всеми сопутствующими.

  Его жена Этта уже не так свежа и весела, как прежде. Её сердце обволакивает депрессия. Сумасшествие, которое всегда жило в ней, но не прорывалось наружу, даёт о себе знать. Давление, идущее со всех сторон из-за жизни с негром, которого ненавидит вся белая Америка, перемалывает хрупкий рассудок блондинки.

  «Моя дорогая мама, – пишет Этта письмо, которое при её жизни не дойдёт до адресата. – Очень хочу отправить тебе это послание, но знаю, как ты беспокоишься обо мне, и не хочу, чтобы ты знала, насколько я больна. Джек делает всё, что в его силах, чтобы спасти меня, но это не работает. С тех пор, как умер папа, я переживаю, что сама отправлюсь в могилу. Я не волнуюсь так из-за потери отца, меня тревожит что-то другое, ужасное. Я сама не знаю, что именно. Хочу, чтобы меня похоронили в Чикаго… Всегда с самыми нежными чувствами к тебе, твоя любящая дочь Этта».

  Джек чувствует, что теряет контроль. Иногда он поднимает руку на слетевшую с катушек жену. Но он и любит её.

  Джек и Этта. Фото bestboxingblog.com

  Двенадцатого сентября 1912 года Джек просит супругу, чтобы та отправилась с подругой в Лас-Вегас, погрелась на солнышке и отвлеклась от ментальных проблем. Но в последний момент Этта отменяет поездку из-за очередного приступа панической атаки.

  Сидя на кровати в одной ночнушке, она закрывает глаза и видит Джека на ринге – только в этот раз под дружное улюлюкание зрителей он бьёт не претендента на титул, а свою несчастную супругу.

– Так ей и надо, нечего было выходить замуж за раба! – кричат они.

  Этта вскрикивает и крутит головой, пытаясь выгнать из себя это видение. Немного успокоившись, она зовёт служанок, чтобы те прочитали ей молитву перед сном. Вскоре после того, как они уходят, в комнате Этты раздаётся выстрел.

  Девушка лежит на полу, рядом с ней – револьвер. Она что-то шепчет, вокруг головы красным нимбом растекается кровь. Её срочно доставляют в Provident Hospital, где делают сложную хирургическую операцию, во время которой Этта умирает. Вместе с ней умирает и часть души Джонсона.

  Спустя несколько месяцев после трагедии чемпион мира появляется на публике с новой белой пассией, проституткой Люсиль Кэмерон. Ненависть к нему становится абсолютной.

  Когда он посещает чикагский банк, выскакивает человек, который обливает его чернилами. Чучела, изображающие чемпиона, развешивают на столбах. Где бы он ни появлялся, раздаются злобные выкрики: «Линчевать его! Линчевать ниггера!»

  Джеку Джонсону не могут простить то, что он оказался сильнее белых на ринге и в постели…

  В конце концов, правительство придумывает, как упечь антигероя за решётку. В то время в США начинает действовать закон, согласно которому нельзя пересекать границы штата с проститутками. Власти находят женщину, которая путешествовала с Джонсоном. Это Люсиль Кэмерон!

– Джек, они не заберут тебя, – шепчет боксёру на ухо Люсиль, узнав, что грозит ему.

– Да ну, неужели ты в это веришь? – мрачно произносит Джек, но чувствует, как девушка крепко сжимает ему руку.

– Давай поженимся! – уговаривает она. – Я сделаю всё, чтобы уберечь тебя от тюрьмы, любимый!

  Но даже свадьба не спасает Джека Джонсона – карающая государственная машина находит словоохотливую дочь копа Бэлу Шрейбер, которая когда-то путешествовала с боксёром. Она соглашается дать против него показания.

  Суд приговорил Джека к году тюрьмы. Но когда на его запястьях уже почти сомкнулись наручники, чемпион мира сбежал из страны, сверкнув на прощание своей фирменной золотой улыбкой.

…

  «Я уже не тот, что прежде, пупсики!» – думает Джек Джонсон, когда в 1915 году выходит на ринг в Гаване. Он вяло машет кубинским зрителям рукой. Их много, но за Гиганта из Галвестона болеют единицы.

  «Квадрат» кажется ему сауной. Но если раньше, когда он был молодым боксёром, палящее солнце было пустяком, то сейчас он сразу чувствует неприятные ощущения в голове.

  До этого боя Джек дважды дрался в Париже, и каждый раз не впечатлял. Его техника стала хуже, он позволял себе набирать лишний вес, выходить на ринг с травмами.

  Теперь же его соперник – более молодой, невероятно сильный ковбой Джесс Уиллард. Глядя в свирепые, голодные до побед глаза, Гигант из Галвестона чувствует, что на этот раз номер может не пройти.

  Но уже в первом раунде Джесс Уиллард едва не оказывается в нокауте. Даже поплывший, уставший и обескураженный Джек выглядит на голову сильнее противника.

  Только одно может спасти Уилларда – выносливость и внезапность. Постепенно, раунд за раундом, силы чемпиона начинают иссякать. Уиллард не стесняется наносить крепкие, увесистые удары, которые всё чаще находят цель.

  Во время 26-го раунда проходит элементарная «обманка» Джесса – Джек пропускает длинный правый кросс и становится человеком, загорающим под гаванским солнцем. Он поднимает руку, спасаясь от горячих лучей, а рефери отсчитывает до тех пор, пока не объявляет имя нового чемпиона мира в тяжёлом весе.

– Я сдал этот матч, – одними губами шепчет Джонсон. Позже, когда он вновь об этом заговорит, уже куда громче, ему никто не поверит. – Сдал, чтобы страна пустила меня домой, к ма.

  Джек Джонсон на настиле ринга. Фото boxrec.com

  Плакаты с павшим Джеком Джонсоном всего за несколько дней украсили все кабаки Америки – страна наконец-то успокоилась, поскольку в самом престижном дивизионе снова царствует человек с белой кожей.

  Но Джонсону это уже не интересно. Он живёт теперь для себя. Доказав миру бокса всё, что хотел, и даже больше. Ему не в чем себя упрекнуть.

  Он возвращается на родину, где его тут же сажают в тюрьму, но вскоре выпускают за примерное поведение. Государству теперь плевать на Джека Джонсона, оно и так сделало всё, чтобы сломить его волю. Кое-что получилось.

  А Джонсон продолжает жить с белой женой, его очередную избранницу зовут Ирен Пено. Бывшего чемпиона мира называют королём вечеринок, и периодически, для поддержания формы, он выходит на ринг – даже когда ему переваливает за пятьдесят!

  Помимо женщин, пьянок и драк есть ещё кое-что, интересующее Джека Джонсона – быстроходные тачки. Победив Джима Джеффриса в 1910 году, он даже бросил вызов супергонщику Барни Онфилду, другу Котельщика. Тот согласился устроить гонки с чемпионом, хотя их дуэль не санкционировали – Джонсону не разрешили участвовать в заездах, поскольку темнокожим запрещалось быть гонщиками. Конечно, Джек проиграл оба заезда, но ему было приятно осознавать, что он снова нарушил закон и вышел сухим из воды.

– Риск у меня в крови, детка, – говорит Джек жене спустя много лет, нежно гладя её по спине и вспоминая те гонки. – Быть может, однажды это меня погубит… Но послушай, что бы ни случилось, я тебя люблю. Ты единственная моя любовь.

  Ирен знает, как сильны чувства мужа к ней. Она испытывает то же самое.

  И каждый раз, когда Джек уходит из дома, сердце её сжимается от беспокойства.

…

  Десятого июня 1946 года Джек Джонсон вместе со своим приятелем Фредом Скоттом путешествует по стране, не зная, что очень скоро его жизнь оборвётся.

  Руки Джонсона крепко сжимают руль новенькой тачки. Он щадит приятеля, не выжимая педаль акселератора до упора. Прокатиться с ветерком – что может быть лучше? Но Фред не разделяет пристрастие Джека к скорости.

  Вот уже много часов они едут молча. Бывший чемпион мира всё думает о Коричневом бомбардировщике Джо Луисе. Этот парень смог повторить его подвиг – стать чемпионом-супертяжем, обладая неприличным для большей части американцев цветом кожи.

– Джек, я хочу жрать, – бесцеремонно прерывает его размышления Фред. – Давай остановимся вот здесь, вывеска что надо!

– Окей-окей, – бормочет Джек, глуша двигатель. Выходя из машины, он с трудом разгибает ноющую спину – 68 лет, как-никак.

  В ресторане официант сразу подбегает к посетителям. Парень с подносом заметно нервничает, и Фред хмурится, подозревая, в чём причина. Но Джек ободряет гарсона золотой улыбкой.

– Надо же, какой быстрый сервис, – говорит он, рассчитывая на тёплый приём. Но первые же слова официанта убивают улыбку наповал.

– Простите, но мы негров не обслуживаем, – говорит официант, стыдливо потупив взор. – Таково распоряжение начальства…

– Знаешь, если я тебя сейчас стукну, даже своей артритной рукой, ты очнёшься, в лучшем случае, через неделю! – заорал Джек, чувствуя такой прилив ярости, какой он не испытывал ни разу на ринге.

  Официант пятится, а Джек, хватая ошеломлённого Фреда за руку, тащит его к машине.

– Какое нахальство! – пылает гневом Джонсон, и даже взревевший мотор не заглушает его крики. – Мы прошли через войну, мир только что уничтожил Гитлера, и после всего этого мне говорят, что я не могу пожрать в задрипанной американской забегаловке, потому что, видите ли, у меня не тот цвет кожи! Как же меня это достало!

  Машина срывается с места, поднимая облако пыли. Фред вжимается в кресло, с опаской поглядывая на приятеля, щёки которого пылают.

– Ну почему, Фред, почему ничего не меняется? – негодует Джек. – Ведь люди не могут быть такими безнадёжными! Я верю, что…

  В этот момент водитель не справляется с управлением, машину заносит – великолепный «линкольн» врезается в телефонный столб, как раз тем местом, где сидит чемпион.

  Это тот самый нокаут, от которого умирают самые крепкие парни.

  Но Джек Джонсон и теперь остаётся настоящим бойцом. Сердце искалеченного чемпиона будет биться ещё сутки, прежде чем замрёт навеки.

…

– Я любила мужа за его храбрость, – скажет Ирен Пено на похоронах, пока слёзы будут капать на крышку гроба. – Весь этот грёбаный мир был так несправедлив к моему Джеку! Но он держался молодцом, и никогда, слышите, НИКОГДА никого и ничего не боялся!

Фото Bettmann/Corbis

  Стас Купцов
  8 февраля 23:06