Наводнение в пустыне. Часть 2

Продолжение

Первая часть материала

  Сначала я понял, что сплю, и решил, что в дверь стучат во сне. Потом я проснулся, а в дверь по-прежнему стучали. Значит, придется вставать и открывать. Я бы хотел сказать, что впрыгнул в джинсы, но прыжок спросонья был корявый, и для начала я попытался засунуть две ноги в одну штанину. Победив портки, я окончательно проснулся и пришел в себя — и в ярость одновременно.

  Я решил, что это какой-то алкаш перепутал номер. Дверь открывалась вовнутрь справа налево. Я открыл ее правой рукой резко настежь, чтобы, на всякий случай обе руки были свободны – и потерял дар речи.

  Тут я позволю себе процитировать самого себя. Это из моего репортажа десятилетней давности с места событий:

  «За порогом стояла Прекрасная Летчица в форме, которая напоминала брючные костюмы Марлен Дитрих. Меня аж пробрало от таких разворотов. В мгновение ока появилась фантазия в духе этакого Ремарка Хемингуэевича или какого-нибудь еще взбаломученного и помешавшегося на революциях романтика 30-х годов. Прекрасная Летчица по ошибке попадает к Военному Корреспонденту. Он открывает дверь, сжимая за спиной армейский кольт со взведенным курком. Он думал, что это фалангисты, фашисты или еще какие-нибудь анашисты, и решил не прятаться, а Умереть Как Мужчина С Оружием В Руках. Но это оказалась Прекрасная Летчица. У нее бездонные синие глаза и большой бюст, а у него пронзительные зеленые и лицо в шрамах. Ну а потом, конечно, бурная ночь под звуки отдаленных выстрелов, а утром они расходятся в разные стороны. Она на Харлее уезжает в туманную даль к своему Самолету, на котором улетит в еще более туманную высь, а он уходит с колонной Борцов За Свободу потому что он давно уже не просто корреспондент, а сам Встал На Защиту Правого Дела.

  В реальности все было несколько проще. Прекрасная Летчица, по ошибке ломившаяся в мой номер, оказалась при ближайшем рассмотрении стюардессой очень средних лет, да и корреспондент, м-да, прямо скажем, продукт уже не самой первой свежести. А унеслась она не верхом на Харлее, а верхом на чемодане на свой одиннадцатый этаж».

  Все было предельно скучно: она просто перепутала этаж. Сейчас бы я далеко не все написал так. Мне тогда было сорок три года, Летчице – где-то тридцать пять. Но в душе мне было двадцать! Поэтому она была для меня «женщиной средних лет». Сейчас, когда мне пятьдесят три, а в душе десять, она для меня была бы просто Женщиной. Ведь в десять как-то не думаешь о том, сколько женщине лет, двадцать, тридцать или пятьдесят. Она просто Женщина. Кстати, она была действительно красивая блондинка и умела себя оформлять. Не только костюм, но и прическа у нее была в стиле Марлен Дитрих.

  Но это не главное. Главное – сейчас я никогда не написал бы «Ремарк Хемингуэевич». Понятно, что имелись в виду не двое выдающихся писателей, а их жалкие эпигоны, но все же сегодня я не допустил бы подобного панибратства. Теперь во мне еще больше уважения и к Ремарку с Хэмингуэем, и особенно к тем, кто их читал.

  Мужчины тогда на полном серьезе слушали сентиментальные танго вроде «Утомленного солнца», и иногда их глаза даже увлажнялись от слов, которые сейчас кажутся нелепыми, но они были МУЖИКАМИ. Читатели Ремарка и Хемингуэя оказались готовы к самым страшным временам и даже вышли из них победителями. Теперь все крутые, деловые, глупых песен не слушают, Ремарка с Хемингуэем не читают, а мир обабился. Великие страны трепещут не перед армиями, а перед бандами пришлых хулиганов, с которыми любители литературных романтиков и танго расправились бы за месяц. И, как ни странно, я думаю, что между этими, внешне такими далекими друг от друга вещами есть связь. Когда (и если) начнут снова читать Ремарка и Хемингуэя, это будет означать, что ситуация исправляется.

  Но это просто мысли вслух, причем десять лет спустя. А тогда я лег спать и, к своему удивлению, не смог заснуть. Более того, мне страшно захотелось есть. Потому что вечером я не столько ел салат, о котором уже рассказывал, сколько пытался подремать в нем.

  Что ж, старый солдат между сном и едой всегда выбирает еду. Я так и сделал: отправился вниз в ресторан. Взял ростбиф, и тут ко мне подвалила пьяная тетка, разительно похожая на подвыпившую даму-математика, которая приставала к Штирлицу в швейцарском кафе. К сожалению, я поздно вспомнил, что надо было изобразить «руссо туристо облико морале», языков не знающего и ничего не понимающего. Но я ей ответил, и тут пошло-поехало. Мне сочувствовал и с меня же тащился весь ресторан, а тетку развозило все больше. «Любовь атаковала» меня со всех сторон. Скоро она стала меня пощипывать и потискивать. В конце концов, дама попыталась зубами спереть мой ростбиф прямо с вилки. Но, как писали в русских сказаниях, я «в те поры расторопен был». Мяса я ей не отдал и сам не отдался тоже.

  Она обиделась. Потом вдруг утомилась и задремала. Я расплатился с трясущимся от хохота официантом и слинял. Командировка начиналась интересно. За пару часов две таких встречи, что же будет дальше? 

  А дальше было взвешивание. Уже на следующий день. Главными участниками события, по идее, должны были стать Шэннон Бриггс и Сергей Ляхович, которых, собственно, и взвешивали. Но я не помню никого, кроме Дона Кинга. Он появился не сразу, а до этого все немного скучали. Но вот пришел Дон, стал нести какую-то околесицу, и все проснулись. Он сразу же толкнул пламенную речь о том, как любит все национальности: американцев, мексиканцев, русских и белорусских, а также все человечество, которое просто зашибись, как хорошо. А завтра – завтра будет потрясающий день и потрясающий бой, который увидим все мы, потрясающие люди.

  Сейчас глянул свой тогдашний репортаж и выяснил, что я тогда из его речи сделал неплохой вывод:

  «И вдруг стало абсолютно ясно, как мало значит, что говорит оратор и как важна личность самого оратора. Люди постепенно просыпались, а проснувшись, начали заводиться. К десятой минуте речи Дона в огромном зале не было ни одного скучающего лица. Попробовал бы кто-нибудь из нас выступить с подобной речью, нас бы согнали с трибуны поганой метлой, а тут, поди ж ты, все счастливы».

  Вообще, тот день мне, как и многим другим, сделал Дон. После взвешивания мы, как табор за вожаком, проследовали в какой-то мексиканский ресторан, где персонал мгновенно сделал стойку, увидев, кто к ним пожаловал, а потом забегал, как муравьи.

  Через пятнадцать минут мы уже наелись. Через полчаса — объелись. К Дону подошла веселая, красивая официантка, несколько похожая на Сальму Хайек, над лицом которой не колдовали «художники по лицу», положила руку на плечо Кингу и спросила: «Чего хочешь на десерт, Дон?» «Тебя, солнце мое», — ответил Дон.

  Я думал, что мы после этого отправимся в отель, но нет. Отправились в какой-то супермаркет. Я ехал в машине с сыном Дона, по-моему, приемным. Он должен был на следующий день играть какую-то важную роль на матче, о чем вдруг вспомнил именно сейчас. 

  «Мне нужен смокинг! — неожиданно заорал он таким голосом, каким утопающий взывает о спасении, — Мне нужен смокинг!»

  Видя эти страдания, шофер сказал, что рядом есть пункт проката смокингов и прочей подобной (вырезано самоцензурой)ни.

  «Так вези же нас туда! — закричал младший Дон. И добавил, неожиданно перейдя с вопля на оргазменный шепот, — Вези же»

  Мы подъехали. Донский отпрыск посмотрел на меня и сказал: «Ты джентльмен. Я уверен, что ты сможешь помочь мне советом». Польщенный такой классификацией себя я, конечно, пошел. Дончик принялся рыться в смокингах, а я от нечего делать, сняв очки, стал мерить шляпы, напоминавшие о «Крестном отце» и Доне Корлеоне. Когда я, надев самую мафиозную на вид шляпу, повернулся к Дону-младшему, он неожиданно из закромов пиджака достал уменьшенную пластмассовую копию полицейского жетона, показал его мне и внушительно сказал: «Ты арестован!» От смеха шляпа у меня съехала набекрень.

  В репортаже, кстати, этого эпизода нет. Его вырезать, так как материал не влезал в предписанный объем.

  Смокинг мы выбрали быстро, а вот с галстуком пришлось повозиться. «Я не возьму розовый! — кричал Дончик, как будто этот галстук ему кто кто-то пытался силой засунуть в задницу. — Не возьму! Я в нем похож на голубого!» «Ты не будешь похож на голубого даже в кожаных шортах на бретельках и в кожаной же фуражке», — сказал я. «Ты думаешь?» — с театрально преувеличенным облегчением спросил он. «Да, мне так кажется», — ответил я.

  По-моему, галстук мы выбрали какой-то салатовый. При всей нелепости цветовой гаммы он удивительно подходил к его смокингу. Сложив все в большую сумку, мы вернулись к машине и поехали в супермаркет.

  Приехали мы туда как раз вовремя. Менее чем за сутки этой командировки я успел уже привыкнуть ко всему, но тут в очередной раз удивился. Дон с кучей флажков в руках ходил между стеллажами по огромному магазину, и, как вагоны за паравозиком, за ним гуськом шли несколько десятков человек в возрасте от пятнадцати до семидесяти. 

  Этот «поезд» становился все длиннее, так как к нему постоянно присоединялись новые «вагоны». Ну а «паровоз» вместо гудков издавал бесконечную речь: «Все приходите завтра на бой. Вы даже представить не можете, что это будет. Белый Волк Сергей Ляхович против Шэннона Бриггса. Зубы полетят во все стороны, когда эти гиганты сойдутся в ринге. Вы увидите кровь, пот и слезы. И еще море страстей. Приходите на настоящую драму, нечего пялиться в ящик, так можно прожить жизнь, не заметив жизни…»

  Помню, что когда я смотрел на представление Дона, то в какой-то момент почувствовал страшную усталость от всех странностей, произошедших со мной за последние 17-18 часов. Многовато впечатлений.

  Мы вышли из супермаркета. Самые преданные «вагоны» Дона Кинга, оставшись без своего локомотива, сиротливо мялись у входа в магазин.

  Дальше я опять воспользуюсь своим репортажем с места событий. Мне ничего не стоило бы за пять минут переписать это другими словами, но лучше все равно не получится. Тогда впечатления были совсем свежими, и выводы из этих впечатлений тоже.

  «После этого мы расселись по машинам и поехали в отель. Первым со старта ушел «Форд Мустанг». Шофер у него был еще тот. Сначала он, как на автогонках «Инди 500», сделал несколько кругов по овальному двору, временами наезжая на бордюры. Хорошо, что не на людей. А потом, словно набрав обороты, вылетел на улицу. Парень, который сидел рядом с шофером в нашей машине, сказал ему: «Только не надо ехать, как этот «Мустанг». «Ну что ты! — ответил шофер, -и не подумаю!» В ту же секунду он вдавил педаль газа в пол, мгновенно набрал скорость и тоже сделал несколько кругов по овальному двору «Тебе же сказали, не надо ехать, как тот «Мустанг», — застонал один из моих попутчиков . «А разве я так еду? — ответил шофер, заламывая очередной вираж, — я же на бордюры не наезжаю!»

  После этого мы, наконец, вырвались на оперативный простор. Это был уже пригород Финикса, и пейзаж здесь был абсолютно сельский. Мимо нас толпой пролетали пальмы и кактусы. Один из попутчиков тем временем углядел совершенно потрясшее его рекламное объявление и все никак не мог успокоиться: «Нет, ты видел, ты видел? «Фильмы для взрослых» по двадцать пять центов за штуку! Двадцать пять центов!» А машина тем временем все неслась и неслась. Как ведет, сукин кот! Я бы уже давно своим бампером пересчитал задницы всем машинам. «Двадцать пять центов! Да за такие деньги даже позвонить никуда теперь нельзя. А тут кино с бабами за двадцать пять центов! Еще бы живьем их за двадцать пять центов, и совсем была бы не жизнь, а малина!»

  Мама дорогая, какие бабы за двадцать пять центов! Какое кино! Доехать бы живым!

  А может, так и надо жить, пока в руках и в штанах есть силы, а? Может, Ремарк с Хемингуэем были не так уж не правы? И не так уж важно, выиграл ты или проиграл. Ты дрался и не давал спуску ни себе, ни другим. И, может быть, это мы, на чьих задницах навсегда отпечатались стулья и кресла, а в душе засели неизбывные мысли о том, как заработать завтра больше, чем сегодня, чего-то в жизни не понимаем?»

  Продолжение следует…

Александр БЕЛЕНЬКИЙ
2 ноября 2016, 11:13