Без Бати. Девять дней со дня убийства Александра Захарченко

ДОНЕЦК, 8 сен — РИА Новости, Вера Костамо. В Донецке после гибели главы ДНР Александра Захарченко комендантский час снова перенесли на 23:00, до этого он начинался в 01:00. За нарушение — тридцать суток. Ближе к вечеру город пустой. И дело не только в этом новом распоряжении, а скорее в ожидании и неопределенности. Как живет самопровозглашенная республика без Бати (так здесь называли лидера ДНР) — в материале обозревателя РИА Новости.

Школа

Мальчишка в кадетской форме бежит с кружкой воды сквозь праздничную линейку. Нескольким ученикам на Дне знаний, который из-за трагических событий в республике перенесли на четвертое сентября, стало плохо.

«Никогда такого не было. И не жарко сегодня. Но дети очень переживают, напряжение последних дней сказалось. Саша должен был к нам приехать на праздник, — говорит первая учительница Захарченко Алла Оболенская. — Он был здесь не гостем, приезжал постоянно, когда было свободное время. И с детьми, с взрослыми, учителями — со всеми общался на равных».

В прошлом году по решению Захарченко школа, в которой он учился, стала кадетским корпусом. До войны здесь занимались 180 человек, с мая 2014-го, вспоминают учителя, «когда над городом пролетели боевые самолеты», — чуть больше ста. Но почти сразу потянулись дети из поселков и городов, попавших в число разрушенных и серьезно обстреливаемых.

Школа приняла всех. «Дети были кто во что одет. Ходить на уроки было не в чем. Без документов, без свидетельств о рождении», — расскажут педагоги.

Сейчас на линейке все, кроме младших классов, в форме. «Захарченко сам выбирал, и вообще — это его идея, — поясняет Алла Ивановна. — Когда к нам приехали ребята с линии разграничения, Саша к ним сразу пришел, а там малыши совсем, четвертый класс, — за руки с мальчиками поздоровался. «Ребят, что вы больше всего хотите?» — «Я хочу домой, у меня там щенок остался». — «Домой». — «Поверьте, мы сделаем все, чтобы вы вернулись».

Говорить Алле трудно, будущий глава ДНР учился в ее первом классе: «Это мои дети. Я пришла девчонкой в школу после училища. Мне было 19 лет. Первые дети очень сильно запоминаются. У тебя нет опыта работы, и тут на тебя смотрят эти глазенки».

«Знаете, он был самым обыкновенным мальчишкой, который любил погонять в футбол, заступался за младших, уже в детстве был бесстрашный, за справедливость, — продолжает Алла. — Помню забавный случай. Перерыв, смотрю — детей никого. А Саша жил в соседнем со школой доме. Оказалось, он повел весь класс к себе — бабушка напекла пирожков. Пока она отвернулась, тарелка уже была пустой — он всех угостил».

После того как школа превратилась в кадетский корпус, желающих учиться стало больше, чем могут вместить классы. В планах было строительство нового здания. Казарму Захарченко не согласовал: «Семья — главное, жить дети будут дома».

«Александр Владимирович много разговаривал со старшеклассниками. Спрашивал, как они видят будущее республики, что нужно сделать. На прощании с ним видела наших детей. Приходили в форме, стояли по стойке смирно, — вспоминает Оболенская. — Растерянность есть. Страх. Когда я была школьницей, умер Брежнев. У людей был страх. У всех сейчас такое же состояние. Все спрашивают: «А что будет дальше?» Он смог нас сплотить. Надеюсь, все то, что было намечено, получится. Республика будет развиваться. Страшно, что наши дети привыкли к войне. У меня младшие классы, и они разбираются в «прилетах», чем стреляют. Мы боимся тишины, ведь за ней неизвестность».

На инаугурации Захарченко Алла и Татьяна, учитель из техникума, сидели в первом ряду.

«Простые учителя среди чиновников, — рассказывает Алла Ивановна. — И представил нас как вторых мам. Я ему говорю: у тебя голос дрожал. А он мне — а у тебя слезы текли. Он много кому помогал, не только нашей школе. Что случилось — ему писали. У нас в Калининском районе хотели закрыть шахту — нерентабельная. Захарченко пригласил специалистов, оказалось, что запас угля хороший, и все заработало. В Горловке запустили предприятие «Стирол». Картонная фабрика открылась. У нас все не так плохо, как кому-то хочется».

Диане 16 лет, учится в одиннадцатом классе: «Несправедливо все это. Некоторые своего добились, рады. Но я считаю, что безнаказанным ничего не остается. У нас все плакали, надеялись, что это шутка. После случившегося мои планы изменились, я сомневалась, идти ли в военные структуры. Сейчас понимаю: мои плечи под погоны. Как мы можем вернуться туда, откуда нас выгнали? После стольких потерь. Мы должны быть независимыми. Посмотрите, как они сейчас ликуют? Это низко и трусливо».

Илья: «Он свой. Не прятался от нас. Планирую идти в военные структуры. Хочу показать, что есть еще жесткие парни на Донбассе. На передовой я уже был, представляю, что это такое. Победа за нами по-любому».

Кладбище

Моторола и Гиви похоронены рядом. На кладбище «Донецкое море», чтобы попрощаться с Захарченко, все еще идут люди. Василий и Стас пришли «проведать». Так и говорят: «Проведать парней». Могила главы ДНР дальше, палит солнце, мужчины сидят на скамейке и не знают, куда идти.

Василий приехал из России помочь родственникам по хозяйству. Стас пошел, «потому что это по-человечески».

«Что ж ты не уберегся, — обращается Василий к портрету Захарченко, видно только глаза, к могиле близко не подойти, еще не убрали цветы. — Тебе бы лет двадцать пять еще главой работать».

«Не уберегся, двадцать пять», — вторит Стас. Всю дорогу до центра Донецка Стас будет повторять слова родственника.

«А вы знаете, что будет дальше, — поворачивается Василий и смотрит на нас с переднего сиденья машины. Этот вопрос задают друг другу все. — Я на шахте больше двадцати лет отработал, мать одна осталась, пришлось ехать в Россию. Двенадцатый год там живу. Кто ж предполагал, что в наше время будет такая долбежка. Это не война, а провокация. Война быстро заканчивается, а у нас ерунда, тлеющая война. Вояки эти горазды детей и коров убивать. За что они воюют? Не знают ведь».

Веселое

Бабушка Люба осталась одна. Зимой дед Вова вышел погулять, упал и умер. Скорая приехать не успела.

Люба и Володя не выезжали из Веселого. Мужчина был ранен, вдвоем они переживали и пережидали все обстрелы. Сейчас, когда может, приезжает сын.

А так — только тишина, обстрелы, рядом руины аэропорта и собаки.

— Моя ласточка, знаешь, я эти дни до того плачу, что Захарченко убили. Это ж надо, такая судьба. А в Зайцево? Как только его убили, на следующий день пять домов там сгорело после обстрела. И это тишина? Ночью в пятнадцать минут третьего у нас начали стрелять. До того, что ужас один. К чему это пойдет, деточка? К войне? Собрала помидоры и огурцы, пошла на базар продавать. А там женщины стоят в очереди за молоком и болтают. Какую только грязь не льют на него. А ведь какую-никакую пенсию дали. Дети отдыхать ездят. Противно слушать. Бессовестные языкатые бабы.

Спартак

Вокруг Вики носятся котята, семь штук. Девочка забрала их из посадки — пожалела. Она одна из двух детей, живущих в Спартаке. Четыре года поселок остается без электричества, газа и воды.

В свои 12 лет Вика хорошо знает, что такое война. Обстрелы, жизнь в подвале и страх.

Кто-то из волонтеров купил Вике и ее бабушке путевку к морю, уезжают вечером. Девочка пропустит две недели учебы, кроме нее в классе учится еще один ребенок. Как только открылся бассейн, Вику отдали заниматься плаванием: «Не хочу, чтобы она сидела и слушала, как разрываются снаряды».

Когда-то в Спартаке жило пять тысяч человек, сейчас — 54. Летом возвращаются те, кто переехал, — сажать и собирать овощи и фрукты.

Марина, вторая девочка, в этом году поступила в техникум на повара-кондитера. Пока тепло, они с отцом живут на летней кухне рядом с руинами собственного дома. От него осталась стена с провалами окон. Темнеет — уходят в подвал.

— У нас ничего не изменилось. Вечерами стреляют, днем молчат. Узнали про Захарченко — плакали. Жили и надеялись на что-то, а сейчас… Неопределенность. Еще наступление нам обещают, но их уже столько обещали, что мы их не считаем. А перемирие у нас так и не начинали.